— Что у тебя сегодня, Катерина?
— Молочко утреннее и простокваша.
Она приподняла крышки. Нетерпеливая девка сунула палец в бидон с молоком.
— Ай! Она отдернула руку. — Да молоко-то замерзло! В лед превратилось. Вон, смотри, я палец порезала! Точно сегодняшнее?
Катя усмехнулась и, неподражаемо приподняв бровь, спокойно ответила:
— Девонька, мороз на улице. Если не веришь мне, я к другим пойду. У них мука хоть и похуже вашей, да зато дешевле. — Она закрыла бидоны и собралась уходить.
— Да нет! Постой ты! — вдруг испугалась другая. — Ишь какая гордая… Вот тебе полмешка муки. Знаю я, что не врешь. Приходи еще, хорошее у тебя молочко.
Катя снова усмехнулась и взвалила мешок себе на спину.
— Девонька, больно нежные у тебя ручки. Поработать бы тебе с мое!
Девка надула красные от мороза щеки, но ни слова в ответ не сказала.
Шла Катя твердым шагом к выходу. Своя ноша не тянет — это она знала не понаслышке. Андрейка скоро уж должен был подъехать. Вдруг она услышала тонкий мальчишеский голосок, пел он что-то грустное. У Катеньки аж сердце замерло. Она остановилась, прислушалась и пошла на голос. Слезы набежали на глаза, когда увидела «певца»: босой мальчонка лет четырех стоял на снегу, приплясывая. Вокруг него собралась толпа зевак. Ему под ноги бросали монеты, на которые ничего нельзя было купить, — с начала войны обмен стал натуральным, как встарь.
Вдруг послышался мат-перемат. Дядька в бобровой шубе с диким воплем бежал за таким же босым, только еще более мелким, пацаненком, а тот, сверкая пятками и прижимая драгоценную сахарную голову к груди, не разбирая дороги, несся прямо на Катю. Та бросила мешок и приняла воришку в объятия. Он забился, как пойманная в силки птичка, но Катя держала его крепко. К ней подбежал и «певец»:
— Тетенька, отпусти братишку! Отпусти! Он больше не будет!
— Замолчите оба, дуроплясы! — шикнула Катя и строго взглянула на пацанят. Они испуганно прижукнулись.
Мужик в бобровой шубе подбежал к Кате. Хулигана она держала на руках, а «певец» спрятался за ее юбку.
— Спасибо, голубушка, что поймала этого черномазого! Он сахар у меня стащил. Давай его мне, я ему сейчас задам трепки!
— Это сын мой, батенька. Сыночек мой, — не моргнув глазом соврала Катерина.
Мальчишка ошалело посмотрел на нее и вдруг заревел, уткнувшись ей в воротник. «Бобер» растерялся. Он, видимо, не ожидал, что у такой белолицей красавицы мог быть смуглый ребенок.
— То есть как — сын?
— Как слышал! Сынок, отдай ему сахар. У нас дома есть варенье малиновое.
— Да я вам сейчас! Воры проклятые! Детей воровать с детства учат!.. — закричал вдруг мужик, опомнившись. Вокруг них столпились любопытные.
Катя подошла вплотную к мужику и, тяжело посмотрев на него, тоже громко сказала:
— А будешь орать, батенька, завтра же в райисполком пожалуюсь, понял? Тогда вся торговля твоя накроется медным тазом!
Мужик смачно сплюнул и, не забрав сахарной головы, побежал подальше от Катерины.
Она с облегчением вздохнула, поставила паренька на землю, взвалила на спину мешок с мукой и строго сказала братьям:
— Бегом за мной, сорванцы! Я вас отогрею да откормлю немного.
Те послушно побежали следом за ней. Андрейка уж стоял у ворот, удивленный тем, что Катерина возвращается не одна. Но вопросов задавать не стал, зная, что Катя ему не ответит.
До лета жили братья у Цыпаевых. Дочки приняли их, как родных братьев. Катя пошила им теплую одежду, а обувь пришлось носить девчоночью. Кормила их Катя от пуза, чтоб поправлялись, хотя еды было в обрез. Но сахаром угощала только после того, как старший исполнял ту самую грустную песню, что тянул на базаре. Только недели через две перестали они таскать игрушки у девочек и поняли, что можно попросить, а не своровать. Катя была довольна. Она узнала, что они цыганята, что потеряли мамку.
А летом в Катеринин дом постучались. На пороге стоял молодой цыган с сережками в ушах и буйными кудрями.
— Ты Катенька?
— Я. Зачем пожаловал?
Мне сказали, наши детки у тебя… Сказали, ты зимой их на базаре в городе подобрала и за своих выдала… Правда это?
Ну… правда, неохотно согласилась Катерина. Поняла она, что заберут у нее мальчишек. А расставаться с ними не хотелось. Как сыновья они ей стали.
— Позволь забрать детей, Катенька! Отблагодарю тебя чем захочешь! Их мать все глаза проплакала. Думала, померли они…
— Если согласятся — забирай. Неволить не стану. А благодарности мне не надо. Пусть их мать получше следит за ними. Вот и вся благодарность.
Мальчишки ревели не то от радости, не то от горя — не хотелось им покидать большой светлый дом и новую семью. Катеньку они уж давно мамкой стали называть. Но все-таки уговорил их цыган — пообещал им бубен подарить. Мальчишеские сердечки такого соблазна не выдержали, и уж вечером Катенька и ее дочки прощались с пацанятами.