Пока запрягали лошадей, она сходила в шатер и вынесла оттуда бутылочку с зеленой жидкостью, положила ее за пазуху, залихватски запрыгнула в кибитку:
— Эй, молодой, садись рядом! Трогай, Зобар!
Санька запрыгнул в кибитку и поехал прочь от этого странного, непонятного народа. Ехали молча.
— А что с твоей женой?
— Дочь маленькая у нас в войну умерла — не было меня, вот и не может она себе простить этого. А врачи сказали, что зоб у нее… — Санька опять погрузился в свои размышления.
Подъехали к Новиковке уже за полночь. В окнах дома горел свет.
— Спасибо вам от всего сердца! — Санька поклонился и быстро пошел в дом.
— Погоди спешить-то! — окликнула его Лейла. — Хотела я посмотреть на твою красавицу. — Она сошла вслед за Санькой. Зобар остался сидеть на козлах.
В доме горела керосиновая лампа. Катенькина мать Саня хлопотала около больной. Дети, видно, уснули.
Лейла подошла к Катенькиной постели:
— Красавица у тебя жена, молодой! За такую можно и на край света поехать! А теперь оставьте нас вдвоем. Разговор у меня есть особый к твоей жене. — Лейла жестом указала Саньке и матери на дверь. — Иди, не бойся, не обижу твою ненаглядную — не за тем сюда сорок верст ехала. Ну что, Катерина? Здравствуй. Такой я тебя и представляла.
— Цыганка? Откуда ты? — Катенька широко открытыми глазами смотрела на гостью, как на сновидение, не понимая, как она могла среди ночи оказаться в ее доме.
— Лейла меня звать, да тебе и незачем это. В сорок четвертом ты моих детей от голода спасла. Помнишь двоих сорванцов, что полгода почти у тебя жили? Потерялись они тогда у меня. Если бы не ты, кто знает, как бы все обернулось. Брат мой их у тебя забирал, а я так и не видела тебя. Муж твой сегодня обмолвился, что Катенькой тебя звать, так у меня сердце защемило. Имя такое одно в окрестных селах — все или Кати, или Катьки.
— А теперь-то я тебе зачем? Прошло же все. Дети-то живы?
— Живы дети и здоровы. А я поблагодарить тебя пришла, Катенька. Муж твой велосипед сегодня у нас оставил — на бусы янтарные выменял. Не жалей. Не могла я иначе — прибил бы меня Зобар, если бы я эти бусы так отдала, подарок это его. А теперь вставай, Катенька. — Лейла достала из-за пазухи бутылек с зельем, открыла его. По избе распространился неприятный запах плесени и болотной гнили. — Пей!
Катенька поморщилась и недоверчиво посмотрела на Лейлу.
— Пей! В этом зелье вся наша мудрость, вся наша сила. Завтра встанешь как заново родилась! Всю хворь снимет, все невзгоды свои забудешь… — Лейла силой вливала в Катеньку жидкость. А потом что-то шептала по-цыгански, разводя руками над уснувшей вдруг Катей.
Накрыла ее одеялом, вышла на крыльцо:
— А теперь не тревожьте ее. Пусть спит хоть до обеда. Чем дольше проспит, тем скорее поправится. Ну, прощай, молодой! — крикнула Лейла, а потом наклонилась к Санькиному уху: — Завидую я твоей жене. Никто меня так не любил! Да и я так никого не любила. — Лейла уселась рядом с Зобаром на козлы. — Трогай!
Кибитка растаяла в темноте.
Санька зашел в дом, подошел к спящей жене, янтарные бусы бережно положил ей на грудь. Разделся, прилег рядом.
Утром проснулся Санька от того, что кто-то тихонько гладит его по щеке. Открыв глаза, он увидел, как Катенька, лежа рядом, склонилась над ним. На шее у нее были те самые бусы…
— Шур, как же ты теперь без лисапеда-то будешь? А? Ты ведь без него как без ног. — Катенька улыбалась той самой довоенной улыбкой, которую Санька всегда видел во сне.
— Ничего, Кать, лисапед новый купим. А какая ты красивая в этих бусах! — Санька обнял жену и прижал к себе. — Скоро поправишься ты. Вот увидишь…
Через неделю Катенька уже вышла на работу. Дом преобразился: во все стороны росли Катенькины любимые фикусы и розаны, блестя на солнце здоровыми сочными листьями, засверкал пол. Какие комиссии в деревню ни приезжали — крестьянский быт изучать, всех председатель колхоза вел к Цыпаевым. Чиновники причмокивали, нахваливая Екатерину Ивановну, как они называли Катеньку, да угощались чаем из здоровенного блестящего самовара. Все чаще пахло пирогами с капустой и яйцами…
А в ноябре сорок восьмого года у Катеньки родился долгожданный сын Женя. Повитухой была бабка Ефросинья.
Все дети Цыпаевых учились не в местной школе, потому что там насильно заставляли вступать в пионеры. Ходили дети учиться за три версты на Борки — там еще это было делом добровольным. И как ни уговаривали ребятишки маму, Катенька была непреклонна: «Нехристями не будете!»