– Нет, мы не можем, – отозвался Сафаендер.
– Мы не за этим пришли! – воскликнул Линден. – Мы хотели…
– Вернуть твою любимую, я помню. Но это станет возможно, только если мы снесем Башню до основания.
Танфия глянула в сияющие глаза Элдарета, и содрогнулась. Мысль о том, чтобы не просто ослушаться царя, но поднять на него меч, низвергнуть его, сокрушить, наполняла ее ужасом. Это шло против всего, чему ее учили.
– Но заурома имеет две стороны, – проговорила она. – Если народ ополчается на своего правителя, он ополчается против земли, и дух завета нарушается!
– Завет уже нарушен! – воскликнул Элдарет. – Хуже стать не может!
– Это было бы грешно, друг мой, – твердо ответил Сафаендер. – Я писатель, а не гулящий человек вроде тебя. Я лишь хочу вернуть прежний порядок вещей.
– Поздно! Ничто не будет как прежде, если только мы не приглядим за этим сами – а иначе, как силой, мы не изменим ничего. Ты мечтаешь прожить остаток дней в стыде и страхе? Хочешь не написать более ни строчки, хочешь, чтобы книги твои сожгли, а имя предали забвению?
– Это слова, лишенные содержания, Элдарет. Я не могу прислушаться к ним. Пока что ты меня не тронул.
Танфия воззрилась на Сафаендера. Слова его потрясли ее, но увидев на его лице, в его глазах искреннюю боль, она смягчилась. Руфрид тоже взирал на поэта, но с легким омерзением, отчего девушка немедленно ощетинилась – как он смеет судить самого Сафаендера, не зная, через что тот прошел?
– В таком случае неплохо, что есть и более мягкие сердца, Саф, – язвительно заметил Элдарет. – А что скажет твоя паства?
– Они поступят по моему примеру.
– В этот раз не будь так уверен. – Глаза странника блеснули. – Страшно, а? Но нельзя пройти через огонь, не ступив на угли.
– Я с тобой! – воскликнул Руфрид.
– Тогда и я тоже, – поддержал его Линден. – Если это единственный способ вернуть Имми.
Танфия не сводила взгляда с Сафаендера, думая: «Для меня он был богом – но вот он, просто человек, несчастный, страдающий, и я хочу одного…». Она едва не коснулась его руки, когда голос Руфрида вывел ее из забытья:
– Танфия?
Перед глазами стояло пузырящееся кровью вспоротое горло.
– Нет. Я не могу сражаться, – решительно выпалила она. – Я согласна с Сафаендером.
– Что?
– Это будет неправильно! Если вы следуете за богиней, вы должны верить, что жизнь священна. Мы станем не лучше царя, поможем ему разрушить заурому, а не исцелим ее! Это может быть лишь крайней мерой! Должен найтись способ решить дело миром!
Все взоры обратились на нее. К своему ужасу, девушка услыхала аплодисменты со стороны лицедеев. Собственная страстность потрясла ее.
– Но, – проговорила она чуть спокойней, – что б мы не решили, мы должны держаться вместе. Больше у нас нет никого.
– Хорошо сказано! – Сафаендер с теплой улыбкой глядел на нее, и по жилам девушки пробежал огонь.
– И Танфия, конечно, права, – согласился Элдарет. – Давайте же соединим руки и поклянемся в верности друг другу и нашему делу: остановить царское безумие силой – если не удастся добром.
Одиннадцать рук сомкнулись над свечами. И каждый ощущал жал пламени и тепло чужих ладоней, и глаза горели от величия затеянного.
– Мы клянемся освободить Авентурию от проклятья, навлеченного на нас царем. Да одарят нас силою Нут и Анут. От сего дня будем в сем тверды.
Ладонь Сафаендера накрывала руку Танфии, но девушка поняла это, только когда их пальцы разомкнулись. Когда подняли бокалы за успех, взгляды их встретились поверх стеклянных кромок.
– Танфия, ты покажешь мне свой нож? – спросил поэт. – Тот, что оцепенил каменного зверя?
– О да! – воскликнула она, вскакивая. – Он в моей куртке, я принесу.
– Завтра, – с напором проговорил Руфрид, вставая и беря ее под руку. – У нас был тяжелый день. А теперь извините… Танфия, пойдем спать.
В чулане оказалось совсем неплохо – тесно и голо, но без мелких соседей. Танфия заперла дверь на засов, поставила светильник на полку и легла, не раздеваясь. От тюфяка несло прелым. От злости она не могла промолвить и слова; гнев вставал между ними ледяной стеной.
– Раздеваться не собираешься?
Она не ответила. Руфрид лег рядом, не коснувшись ее. Намного позже, когда шум в комнате утих, и наступила тишина, он проговорил:
– Смотреть на тебя удивляюсь, Тан.
– Почему? – спросила она сдержанно. – Что я такого сделала?
– Стала на сторону этого поэтишки.
Девушка задохнулась от возмущения.
– Да как ты смеешь! – прошипела она.
– Смею что?
– Еще и на меня злиться после того, как ты меня при всех погнал в койку! Ты со мной обошелся, как с капризной девчонкой. Я не твоя!
Руфрид сел, прислонившись к стене и сложив руки на груди.
– Я думал, что проявляю заботу.
– Нет, ты только свои замашки хамские проявил! Собственник!
– Приглядела себе получше?
– Нет!
– Да ну? Смотреть противно, как этот писака к тебе ластился.
– Не дури! Он меня едва замечал. Не знаю, что на тебя нашло, Руфе. Ты так изменился.
– Я изменился?
– Когда я убила ту женщину, я думала, что ты меня поймешь. Разделишь мои чувства. Вместо этого ты советуешь мне укреплять желудок, и при слове «война» у тебя загораются глаза. Тебе уже нравится убивать. С кем это ты вдруг возжаждал сражаться?
– Ты что, не понимаешь? – Руфрид задохнулся. – Против… против таких, как мой отец, против тех, кто выполняет любой указ, хоть какой жестокий и безнравственный, потому что в их жалких, иссохших душонках нет ни капли понятия!
– Значит, на самом деле ты воюешь с отцом?
Руфрид нетерпеливо тряхнул головой.
– Нет! Против косности, которая завела нас в это болото. Против той чуши, который пичкал нас Сафаендер.
– Не ори ты!
– А пускай слышит. А ты с ним согласилась, Тан. Почему? Это непохоже на тебя, ты всегда была храброй! И вдруг является великий Сафаендер, а ты только и можешь пялиться на него и лепетать: «Как тебе угодно, о Сильномогучий!».
– Ты ублюдок! Это неправда!
– Он трус. А ты слишком слепа, чтобы это увидеть.
– Ты бы не говорил так, если б прочел хоть одну его строчку. Боги, ты так ревнуешь?
– К нему? Брось. Мне просто тошно, как ты пускаешь перед ним слюни. Меня словно и не было рядом.
– Это пример к твоим нравоучениям – о жалости к себе? Я в тебе ошиблась, Руфе. Ты всегда был самовлюбленной злобной скотиной. Зря я подумала, что ты переменился.
– Это я ошибся, приняв твою самовлюбленность за достоинство, – сухо отмолвил юноша.
Гнев Танфии перегорел, оставив в груди холод. Упрямство Руфрида потрясло ее. Она поднялась с тюфяка, расправила накидку и отодвинула засов.
– Куда ты собралась? – спросил Руфрид.
– Найду для сна другое место.
– Не трусь. – Он лег и отвернулся. – Тебя я не коснусь, будь ты хоть последней бабой на земле.
Танфия вылетела в комнату стрелой, и очутилась в кромешной тьме. Наощупь она добралась до кушетки, собираясь посидеть и успокоиться. Но протянутая ее рука натолкнулась не на тканую обивку, а на мягкую плоть.
Девушка шарахнулась, вскрикнув. Затеплился огонек, осветив лицо Сафаендера – тот нагнулся над столом, зажигая светильник.
– Простите, – выдавила девушка. Сердце ее колотилось. – Не знала, что вы тут. До смерти перетрусила.. Вы простите, если я напугала…
– Ничуть. Я слышал, как ты бредешь в темноте. – Он расслабленно откинулся на спинку, оглядывая девушку цепким взглядом. Его лицо лучилось умом и опытом, озаряя комнату внутренним светом.
– Ой… – Ей опять стало ужасно неловко. – Не спится.
– Мне тоже. Последние месяцы я мучаюсь бессонницей. Садись, Танфия. Выпей со мной.
Девушка опустилась на кушетку и взяла протянутый бокал. Вино в зеленоватом стекле было белое, терпкое, с яблочным привкусом, и пришлось очень кстати. Танфии все не верилось, что она здесь, сидит рядом со своим героем.
Сафаендер отпил вина и состроил гримасу.
– Дрянь редкая, – заметил он, – но другого нет.
– Ничего, – прошептала Танфия.
– Ты плохо выглядишь, – мягко проговорил он. – Очень бледна, и очень взволнована.