Вот и его время, его земля, его город.
Наступало раннее холодное утро.
Они пролетели над усадьбой Карморана.
— Высади меня здесь, — попросил Эвалд Пегаса, и тот послушно опустился у дубовых ворот. — Спасибо за прогулку.
Пегас мотнул головой, тихо заржав.
— Отпусти его, — шепнул Поэт Музе. — Мне нужно сказать тебе кое-что.
Она устало улыбнулась и напомнила:
— Нам пора проститься. До ночи. А может, до завтра. Давай в другой раз.
— Нет! — испугался он. — Это очень важно.
— Хорошо! — согласилась она. — Лети, Пегас.
Конь расправил крылья и птицей взлетел в небо. Через мгновенье он уже слился с облаками.
Эвалд постучал в ворота.
— Зачем ты стучишь? Кто здесь живет? — удивилась Муза. Эвалд не ответил и застучал сильнее. За забором так же, как и вчера, яростно залаяли собаки. — К кому ты стучишь?! — крикнула она уже в тревоге.
— Сейчас узнаешь, — бормотал он заплетающимся языком, стараясь не смотреть на нее. Он уже чувствовал себя последним негодяем, но твердо решил довести дело до конца.
— Кто?! — раздался громовый голос Карморана.
— Я, ваша милость — дрожа от страха, ответил Эвалд. — Ваш вчерашний гость. Я… сдержал свое слово…
Ворота распахнулись, и навстречу им вышел бородач в том же, что и накануне, медвежьем тулупе. Он оценивающе взглянул на Музу, криво усмехнулся и подал ей свою огромную лапищу:
— Карморан. Владелец «Эмилии».
Муза протянула в ответ свою тонкую руку. Тут Карморан другой рукой схватил ее за локоть и, вырвав волшебный веер, без которого она не могла ни исчезнуть, ни появиться, с силой втащил во двор. Ворота захлопнулись, и Эвалд остался один.
— А деньги?! — крикнул он что есть силы. — Вы обещали мне золото!!!
Со двора раздался скрипучий смех Карморана, и тут же через забор к ногам Поэта перелетали шесть тугих мешочков. Эвалд бросился на землю, сгреб свое богатство и — чтобы не слышать ни криков, ни собачьего лая опрометью кинулся от проклятого места!
4
Очутившись в гостинице, Эвалд обессилено упал на постель и проспал целые сутки. Спал он тревожно, много раз просыпался и тут же проваливался в новый сон. Сны были смутными, полными ужаса.
На следующий день он встал совершенно разбитым, и первое, что бросилось в глаза — была настежь раскрытая дверь каморки. Вчерашние события мигом пронеслись перед ним, и он с испугом кинулся проверять карманы плаща. К счастью, золото было на месте. Поэт успокоенно перевел дух и стал одеваться.
Спускаясь по лестнице, он столкнулся с прекрасной Эмилией и, как всегда, радостно поклонился ей. Она ответила ироничным поклоном и с улыбкой сказала:
— Долго думаете, господин Эвалд. Глядите: влюблюсь в другого! — и, громко расхохотавшись, убежала по делам.
Поэт тоже улыбнулся, но совсем по другой причине. «Смейтесь-смейтесь, госпожа Эмилия, — думал он, глядя ей вслед. — Скоро посмеемся вместе!» Мешочки с золотом приятно оттягивали карманы, и он заспешил в ювелирную мастерскую.
Ювелирный мастер был поражен объемом заказа. Ну, если б десяток колечек. Или дюжину браслетов. Пусть шкатулку, в конце концов! Но целую карету?! Конечно же, заказ очень дорогой, и он безусловно постарается его выполнить. Хотя и не обещает, что скоро… Его ученики и подмастерья не имеют достаточного опыта в таких делах, а сам он, конечно же приложит все силы, но их не так у него много. Годы, годы, молодой человек!..
Однако фантазия Ювелира уже рисовала в его воображении карету целиком, вплоть до тончайших завитушек на дверцах: он был настоящим мастером своего дела. Сразу были разосланы ученики во все концы страны для закупки янтаря, словом, не успел Эвалд возвратиться в гостиницу, а Ювелир, получивший щедрый задаток, уже работал вовсю!
Дни шли за днями, и теперь Эвалда, увы, совесть уже не мучила. Он отнес последние стихи к переписчику и, как советовала Муза, отослал их прямехонько в одно из столичных издательств, где его уже печатали не раз. Ответ был, как всегда — восторженным. Гонорар обещали через неделю, а саму книгу — лишь через три месяца, так как ее собирался проиллюстрировать Эжен Малиновский — лучший график современности, обладатель «Золотой Груши» — самого престижного из международных призов для книжных художников!
По утрам или вечерам Эвалд по привычке затачивал перья, заливал чернила в чернильницу, нарезал бумагу и, набрасывая все новые и новые строки, посмеивался про себя: «Вот тебе и умер Поэт!»