Зеркальный лифт поднял их под самый чердак. Управляющий отпер старую забытую дверь, и они вошли в жилище Поэта.
Ничто не дрогнуло в душе Эвалда. Он стоял в чужой, прибранной, монументальной комнате, огороженной со всех сторон бархатными канатами, похожими на висящих питонов. Над каждым предметом висела табличка, объясняющая его предназначение.
Под кроватью стояли чужие комнатные туфли, на стуле висел чужой заношенный сюртук, на вешалка — чужая шляпа. Но были вещи, на самом деле принадлежавшие когда-то ему: подстаканник, чернильница, подсвечник, несколько страниц рукописей. Эвалд потянулся было к бумагам, но горбун опередил:
— Здесь ничего нельзя трогать!
И Эвалд послушно отпрянул от стола. «Какая чушь! — невольно подумал он. — Обман и глупость!.. А ведь все, кто побывал здесь, с восторгом рассказывают другим, что приобщились к Поэзии! Они ступали по тем же половицам, что и великий Поэт! Видели, где он спал! Сидя на каком стуле, творил! В чем ходил, из чего ел и пил! Ах, как же дурят народ!.. И куда только смотрят власти?!.. Надо обязательно сходить в мэру. Безобразие да и только!..»
— Вы правы, — подал голос горбун. — Здесь много вещей не ваших, господин Эвалд.
— Вы… узнали меня?! — поразился он и немного поостыл. — Но откуда?
— Я тот самый поэт, — ответил Управляющий, — который лет двадцать тому назад после Конкурса был избит по вашему приказанию.
Эвалд вздрогнул и внимательно всмотрелся в лицо горбуна:
— Простите, я вас не помню… — пробормотал он. — За много лет в Столице выступило много поэтов… Но я… никогда не отдавал таких приказаний…
Горбун криво улыбнулся.
— Еще бы! Теперь вам трудно узнать меня. Тогда я выглядел совсем иначе. Я был строен и молод. Был симпатичен и не лишен таланта, сударь! После того, что вы сделали со мной, я долго болел. У меня до сих пор невыносимые головные боли. Я перестал писать стихи. А вскоре после того, как я вернулся из столицы — вернее будет сказать «приполз» — умерла мать. Она умерла от горя, сударь! Ведь так поступили с ее единственным сыном!
Эвалд пошатнулся и сел в мемориальное кресло.
— Я много раз хотел отомстить, господин Национальный поэт. Но мать просила навсегда забыть о вас… Это была ее последняя просьба перед смертью… Как же она ошиблась, имея в юности такого… приятеля, как вы, сударь!
— Что?! — вскочил на ноги Эвалд. — Не может быть! Вы… Ты хочешь сказать, что твоя мать — Эмилия?!
Горбун не ответил. Он направился к выходу, но Эвалд выскочил за ним в коридор.
— Постой! Значит, выходит, что ты… мой сын?!
Ключи выпали из рук горбуна. Он поднял искаженное мукой лицо и шепотом прокричал:
— Вон отсюда! Во-о-он!!..
7
Вновь Эвалд трясся весь день в карете. Он скупил почти все цветы на рыночной площади и отвез их на могилу Эмилии, затем погоревал в кабачке, неподалеку от кладбища. Как раз тут ему в голову пришла фантастическая идея! Он влез в карету, (не без помощи кучера), и приказал ехать к дому Карморана. Хозяин кабачка уверил его, что тот еще жив.
«Только бы он согласился! — думал Эвалд. — Только бы согласился!»
Дом Карморана стоял на том же самом месте и такой же крепкий, что и сорок лет назад. Эвалд постучал в дубовые ворота и, на свое удивление, как и тогда, услышал хриплый лай собак. Ворота отворились, к нему бодро шагнул владелец гостиницы. Он не изменился, даже чуть помолодел. А на его плечах был тот же медвежий тулуп.
— Вы… не узнаете меня? — спросил его Эвалд. — Я — тот поэт, который… Помните?..
Карморан не дал ему продолжить:
— Входи! — хрипло рявкнул он. И Эвалд уже пожалел, что приехал сюда.
Несмотря на жаркий день — в гостиной так же, как и в тот осенний вечер, жарко пылал камин, словно время не коснулось этого дома.
— Что тебя привело на этот раз? — спросил Карморан.
— Я хотел бы, — ответил бывший Поэт, — забрать свою Музу. Ведь янтарная карета теперь у вас… Но если вы потребуете за нее денег, — я согласен их заплатить. — И поспешно добавил: — Золотом, ваша светлость! Теперь я человек богатый.
Карморан схватил горящее полено и повертев им перед лицом отшатнувшегося Эвалда, ответил:
— То, что произошло с моей племянницей и ее сыном — вина моя. Поэтому наказывать тебя не буду…
Бывший Поэт перевел дух. А Карморан продолжил:
— Янтарную карету после смерти Эмилии я разбил и выбросил в море. Что же касается Музы… — Тут он усмехнулся, снова бросив полено в камин, ударил в ладони, и в комнату, опираясь на клюку, с трудом перебирая полусогнутыми ногами, вошла дряхлая старуха. — Забирай ее!