— Вот, под лавкой спит! — показал шведский негоциант на Митьку-монаха.
— Налей стакан жидовской дряни! — приказал ганзеец и походя пнул под лавкой.
Митька-монах вскочил, свалил лавку, надумал орать, но тут ему в руку поднеслась чарка крепкого зелья. За чаркой последовал кусок варёной рыбы. Ганзейский шкипер проследил, чтобы монах выпил всю чарку, и тут же утолкал его за дальний стол питейного заведения.
Шведский негоциант, владелец пивной, крикнул уже русских девок, чтобы прислуживать.
— Гебен мир айне бух![17] — иноземный шкипер протянул монаху руку.
— То не книга! То тетрадь! — испугался монах. Но ещё выкрикнул: — Продаю только за золото! При свидетелях! — Митька Помарин вытащил из своей дырявой рясы тетрадь Афанасия, показал ганзейцу, далеко отводя руку. И поманил к столу двух испанцев, взятых им в охранители.
Испанцы, весьма пьяные, но голодные, тотчас подошли, уселись по бокам Митьки. Хозяин пивного зала радостно ухмыльнулся. Этот монах да с теми испанцами за три дня пропил у него на серебро почти два талера! Сейчас продаст свою тетрадь и деньги пропьёт! Его к тому испанские головорезы обязательно направят. Хорошо!
Ганзеец побренчал в своём кошле, наобум вытащил три золотых кружочка. Протянул Митьке, а другой рукой забрал у него тетрадь и стал листать... Вроде она, Афанасия тетрадь.
Подзагажена, конечно, воском обкапана... А Проня с челядью ждёт за углом, у них под сёдлами десять коней.
Оба испанца сторожко глядели, как ганзейский шкипер с интересом листает тетрадь. Можно у ганзейца сразу, тут, за углом заведения, ту интересную тетрадь отобрать, а потом продавать снова. Цена теперь известна. Мешок золота! Человека режут за один золотой кружок, а в мешке таких кружков — сколько?
Испанцы вытащили не таясь длинные, узкие клинки своих шпаг, позвенели ими об стол. Бусыга от того железного звона только отмахнулся. Вот оно! На последней странице он увидел и узнал православный крест, коим покойный Афанасий почти два года назад, под Смоленском, пометил обетованную запись о принадлежности тетради московскому великому князю.
Бусыга не стал отвязывать мешок с медью, а просто отрезал его саблей и грохнул об стол. Испанцы недоумённо вытаращили глаза, они на слух понимали мельчайший звон денег. В кошле звякнуло не золото, там звякнула медь!
Бусыга столкнул одного испанца на пол, наступил на него всем своим немалым весом, пока резал другого. Потом сунул саблю жалом вниз, не глядя. Внизу, под ногами, хрустнуло, и тело иноземного дурня опало с последним выдохом.
А ганзеец уже широким шагом выходил из питейного заведения, не пряча красную от крови саблю. Монах, дурак, сидел, обнявши мешок с медью, и пьяно улыбался...
— Караул! — сипло и не в голос заорал швед. — Иноземцы режут иноземцев!
О том, что, через кровь завладев тетрадью Афанасия Никитина, Проня и Бусыга укрылись на своём острове, знал только Семён Бабский, старшина псковских купчин.
Про зарезанных испанских наёмников через день забыли, а вот про тайную тетрадь русского купца пошла молва по всему свету. И с каждой басней цена на ту тетрадь возрастала. Польский король Казимир, одной ногой стоя в могиле, обещал за неё пятьсот золотых дублонов, но над королём смеялись, ведь сам император Австрийской империи предлагал за тайную тетрадь уже три тысячи дублонов! Но его перешиб в цене Папа римский Александр Шестой: первый католик из всех католиков давал за рукописный труд Афанасия аж пять тысяч французских луидоров — для того только, чтобы получить ту тетрадь и самолично сжечь в собственном камине.
А по восточным окраинам Польши да Литвинщины гулял слабый послух, что жиды, прочно усевшиеся на Великом Новгороде, дадут за тетрадь Афанаськи Никитина тысячу рублей в серебряном весе. Этому слуху завидовали, но над ним и смеялись. Жиды наладились клеймить рублёвым чеканом бруски свинца, покрывать их оловом с подмесом серебра поверху. Такие рубли, пожалуй, годны только на свинчатки — бить в лоб самих жидов...
Семён Бабский по раннему утру приехал на остров и теперь рассказывал укрывшимся псковским людям про цену тетради тверского купца:
— Вот такая, стало быть, история с той тетрадью. Ты бы, Бусыга, хоть показал её мне... Я же тебя спас от повального розыска, когда ты испанских вражин отправил Деве Марии дорогу подметать[18].
Бусыга крякнул, вышел из лабаза.
Семён Бабский широким платком утёр пот со лба, спросил смурного Проню:
— Сидючи здесь, на отшибе, разве торговать можно? Чем живёте? Чем кормитесь?
18
Намёк на испанский обычай десять вёрст ползти на коленях к храму, отмаливать собственные тайные грехи.