Поднялся шум. Про эту организацию слышали. Поляк продрался к креслу, где заорал прямо в лицо великого государя:
— За смерть Схарии ты ответишь! После того как вернёшь нам деньги!
— Не хотите по-честному уладить спор? — спросил государь.
— Честно только крысы размножаются! — крикнул поляк.
— Это да, про крыс ты правильно сказал, — подтвердил Иван Васильевич и поднялся.
Шум прекратился.
— Послы идут к себе, там им от меня угощение будет, по итогам первого дня переговоров. Расходимся...
Посольские заторопились к выходу. С утра не ели и купить еду в Калуге негде! Хоть иди с топором на жилые дома!
Шуйский подмигнул Нарбутовичу и показал, в какую дверь ему одному пройти.
В столовой горнице калужского воеводы стоял накрытый стол. А на том столе... не хватало только что жареных соловьиных языков. Соловьи распевались во множестве клеток, висящих по стенам. Красиво распевались, заслушаешься. Но Иван Васильевич велел калужскому воеводе птичье пение остановить. Разговор предстоял непесенный.
Воевода калужский служил за столом виночерпием — разливал между тремя высокими людьми водки разные да и себя не забывал.
Иван Васильевич моргнул Михайле Степанычу Шуйскому сказать речь. Тот поднялся с серебряным ковшиком водки, пожелал здоровья пану Нарбутовичу, умнейшему человеку, и предложил с ним выпить из одного ковша — золотого, украшенного дорогими каменьями, да с картинами русских битв по ободу. Величайшая честь!
— Оно мне как-то невместно, — сказал Нарбутович, закусив водку горячими грибами, тушенными в сметане. — По первости всегда за царя пьют!
Вот где посол литвинский Нарбутович проскочил мимо языка своего. Царём обозвал великого князя!
— Дело поправимое! — рассмеялся Иван Васильевич. Перенял ковшичек, полный водки, у калужского воеводы, первым отпил три добрых глотка и протянул тот ковшик Нарбутовичу — допивать.
Нарбутович выпил водку, хотел ковшичек на стол поставить.
— Э-э-э! Нельзя! — прикрикнул великий государь. — Ковш идёт тебе в подарок от меня! Прячь себе в камзол! Забыл, как русские гуляют?
Пока Нарбутович ел разварного осётра и прихлёбывал уху из чашки, Михайло Степанович Шуйский сел напротив него, ласково сообщил:
— Ты не откладывай, присмотри себе поместье под Киевом. Там после наших казаков поместья, поди, подешевели?
— Есть там земля с садами да с пашнями. Пана Гандамира земля. — Нарбутович оторвался от осётра, вытер руки о полотенце. Понял: началась посольская работа.
— А сколько та земля стоит? — спросил Иван Васильевич, недавно сам подписавший бумагу об отпуске домой, в Польшу, без выкупа, калечного князя Гандамира: ноги у того после татарской стрелы не ходили.
— Ну, семья Гандамира просит, если в русских рублях, то три тысячи серебром. За пашню в три тысячи десятин, да за две тысячи пашенных крестьян. А усадьба сгорела — казаки постарались.
— Новую построишь. Главное дело — земля, — хохотнул Шуйский. — Денег на усадьбу ты от нас потом получишь.
Иван Васильевич сделал знак рукой воеводе калужскому:
— Вели прямо сейчас, тайно, из моей казны... Шуйский, иди! И ты тоже... Покажи, откуда вынуть три бочонка серебра и переложить в карету пана Нарбутовича.
Великий государь и посол от Литовщины Нарбутович остались одни. Нарбутович, хоть и выпивший, мысль держал:
— Великий государь! Всем там, в Европе, наплевать насчёт личного долга какому-то жиду в пятьдесят тысяч рублей! То дело и дьявол не разберёт! — Нарбутович перекрестился. — Но как же насчёт долга Еленки молдаванской и твоего бывшего Соправителя — Дмитрия? Все государи в Европе знают, и при том их особые послы присутствовали, что деньги в Европах занимал ты сам! Тут-то как быть?
— А очень просто, — ответил Иван Васильевич. — Моих земель в ваших краях ещё много осталось. И на тех землях живут мои люди. Мне всегда, стало быть, нужен повод, чем Европу задирать!
— Стало быть, опять война?
— Опять. Давай выпьем.
— Давай, великий государь. Теперь всё мне ясно. Отчего бы и не выпить? Только война, она денег требует. А у тебя денег-то и нет — разведка доносит. Как будешь воевать?
— А займу! Пока есть где занять!
В бывшем купеческом лабазе послы увидели длинный стол под льняной скатёркой да бегающих вокруг стола гридней. Посольские расселись, кто где смог. Не ели с утра, в брюхах урчало. Гридни быстро расставили перед каждым но оловянной тарелке и исчезли из зала.
Ждали, ждали... Ни гридней, ни еды...