— Ну и монахи! — разъярился Бусыга. — Сколько сказок понавыдумывают, лишь бы с человека копейку взять!
— Ты погоди, погоди. Я не о том хотел сказать. Слушай. Мы в тот монастырь от нашего умирающего старого князя тогда принесли золото. Дань. Предсмертную. Там были чаши, браслеты, кольца, цепочки — много всего... И нам велели то золото положить на алтарь посредине двора. Я остался стоять в охранении. И что я видел своими глазами? То же, что и в клятом городе Хара-Хото!
Бусыга слушал Тихона-мергена и думал: «Верить? Не верить?.. Вот же страна! Тайная страна! Нет, недаром купец Афанасий Никитин их послал сюда, в Китай! Что сам не успел вызнать, так пусть хоть другие вызнают! Всё для ради блага Руси великой!»
— ...И тот алтарь тоже в землю вошёл, как вчера в Хара-Хото! Я теперь понял, что...
— ...это не алтарь! Ну, для молящихся, конечно, алтарь. А для монахов и Богов это весы! — заорал вдруг Бусыга.
— Конечно весы! — заорал и Тихон. — Зачем же святое место превращать в базар! А так — тихо, благостно взвесили всё при закрытых воротах! Если мало им, никто из монастыря не выйдет, пока золота не станет столько, сколько надобно.
— Так! — согласился Бусыга. — Но только тогда получается, что вчера этот... который летает...
— Ну, который летает. Ладно.
— Вот! Он согласился своё золото отдать нам! Не нам даже — государю нашему! Ведь получается, знал, что русским купцам золото нужно край как — не для себя: для укрепления Руси-матушки. А нам он жизнь оставил!
— Погоди ещё про жизнь, — помрачнел тут Тихон. — Надо бы хоть до Кош-Агач дойти... Он, этот гад, летает быстро. И золото чует, как Проня чачу!
— Да, ты нрав. Что делать, скажи.
— До обеда отдохнём, а потом пойдём в ночь до утра без передышки. Кони падут, верблюды сдохнут, но нам надо идти быстро. Там, после Кош-Агач, после Пути древних людей, мы с тобой попрощаемся. А ты выйдешь на Кем Иер — Путь по Земле. И пойдёшь мимо Алтайских гор. Там народ, говорят, добрый. Верблюдов хороших себе купишь, коней молодых! Так и дойдёшь, потихоньку в свою Москву!
— Мой город — Псков! — поправил Тихона Бусыга.
А Тихон уже спал. Вот же люди! В природе живут, по её законам — всегда сытые, здоровые и кучу детей имеют. Эх!
Января, пятого дня, по латинскому счислению 1505 года, ранним утром в ворота Спасской башни Кремля топорно застучали.
Сонный стрелец отодвинул в сторону узкую железяку, чтобы посмотреть в образовавшуюся щель, кто там сейчас получит по сопатке. В рассветных сумерках виднелся огромный санный обоз из лошадей, почитай с сотню. А при том обозе было всего в охране два совершенно здоровых, крепких и злых русских человека.
— Чего народ гоношите, рязанцы косопузые? — зевнул стрелец. — Ждите! Как часы на башне отстукают шесть часов, так войдёте.
Стрелец наладился закрыть заслонку да Проня подбежал к передним саням, схватил свою пищаль, навёл на ворота.
— Э-э-э-э! — вскричал стрелец. — Убери! А то сейчас подыму сполох, пушки на вас выкатим!
Бусыга (он в дороге поседел, согнулся малость), отвёл рукой в сторону пищаль Прони, достал кошель, позвенел серебром:
— Нас с великим тщанием ждёт государь Иван Васильевич. Мы из Индии возвращаемся. А тебя, парень, ждёт вот этот кошель, с индийскими рублями.
Стрелец кошель взял, но ответил как положено:
— Спасибо вам, купцы, только я никак не могу ворота открыть. Служба! Одно слово — ждите!
Проня, уже два месяца не пивший не токмо что чачи — простой водки, осатанел и пальнул из пищали прямо в воздух над Кремлем. Кто-то на башне спросонья выругался про бесов, и опять встала тишина.
— Ладно, — согласился тут Бусыга. — Ты, стрелец, деньги взял, так дай нам хоть водки выпить!
— Не дам, — ответил стрелец. — Ждите, говорю. — И смотровая щель задвинулась металлом.
Эх, Москва, золотые маковки!
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Великий государь всея Руси Иван Васильевич Третий за полгода до своей кончины забыл, что значит спать. Не хотел спать, и всё тут! Ходил, бывало, ссутулившись, всю ночь по огромному Кремлю, а то молился в храме до заутрени.
И вот по январской ростепели идёт себе великий государь и слышит, будто пушка у Спасской башни ухнула. Вот и дело нашлось, как утро до обеда скоротать!
Государя тайно охраняли, ясное дело, до сорока стрельцов в тех ночных походах. Бывало, сам Михайло Степаныч Шуйский тайком сторожил Ивана Васильевича. Вот и на этот раз Шуйский крался со стрельцами по закоулкам: государь не любил, чтобы его охраняли.