Бешбалда говорил, закрыв глаза, будто читал:
— «Я, — объявил жид отцу Ивану Васильевичу, — вылечу сына твоего; а не вылечу — вели меня казнить смертною казнью». Великий князь велел лечить; Леон стал давать больному лекарство внутрь, а к телу прикладывать стклянки с горячею водою; Иоанну стало хуже и он умер тридцати двух лет. Старый великий князь велел схватить лекаря[25]...
— На месте надо было рубить, чего хватать? — вскинулся Бусыга.
— Похоронное дело, на месте нельзя... Христианский обычай... Да и заморские лекари бучу бы подняли. Мол, бывает, мол, ошибся ... Ну, вот почти три года томил Иван Васильевич того Леона в темнице. Сегодня справит великий князь очередную годовщину по сыну, а завтра... Завтра конюший Шуйский тому жиду по горлу проведёт ножичком... Я для такого дела ему свой ножичек дал. То-о-о-онкий! Давай спать.
— Я завтра схожу туда, на те мостки, — сказал Бусыга.
— Не ходи, спать перестанешь... Шуйский — резальщик тонкий... уметливый...
Бусыга посмотрел угасающим взором на Бешбалду и смежил веки. Дрёма напала. Лёгкая, чистая...
И где это носит Проню? Хоромный дьяк Тугара подсказал идти в монастырь на Голутве, но как тому дьяку верить? У него в глазах иногда промаргивается такая склизкая муть, что барану ясно — смелый вор тот дьяк.
Из темноты улицы неуверенно подала голос усталая лошадь. Бусыгу кто-то большой, бородатый окатил холодной колодезной водой. Он попробовал продрать глаза, сразу стало бодрить дыхание. Сбоку, из-за колодца, вывернул Проня Смолянов.
— Веди меня скорей к лежаку! — потребовал он пьяно, водочным угаром заглушая острый конский пот от своего мерина.
Сам себе удивляясь, что оставался совершенно трезв и совсем спокоен, Бусыга почти ласково спросил Проню:
— Хоть тетрадь-то при тебе?
— He-а. Не при мне. Отдала одна баба тетрадь переписчикам. Будем ей должны завтра. Ты — деньгами, пять алтын серебром, а я... — Проня споткнулся о порог дома. — А я отдам долг своим сосудом мерзости и греха... Так та баба велела... Иначе нам тетради не видать!
Бусыга Колодин поволок тяжеленного товарища к лавке, бесясь, что аж пятнадцать копеек завтра кому-то отдавать, да не медью, а серебром! А Проня всё цеплялся сапогами за какие попало предметы в избе да всё бормотал, то зло, то умилительно:
— Сволочь всё же этот тверской Афанаська! Ну, мог и правда закриптовать своё письмо! Нет, наборонил целую тетрадь русским языком! Ну, мог бы тогда соврать где надо! Нет, не врёт, господи прости. А правду прямо так и пишет: стоит, мол, каменный Бык на площади, а копыта у него золотые! Золотые копыта, понимаешь? Одно от земли поднято, и кто похочет, тот то копыто целует! Вот ведь вера у людей, а? Копыто целовать! — Проня захохотал и шатнулся на лавку.
Бусыга решил утром избить его до полусмерти да возвертаться во Псков. Какая-то баба, какой-то бык? Пропала драгоценная тетрадь, где её теперь изыскивать? Только и осталось, что великого князя Ивана Васильевича просить сделать обыск на Голутве, а он... пошлёт тебя посохом по хребту. Ему нынче до тетради ли, когда он завтра жида казнит, а послезавтра пойдёт Псков грабить?
Проня вдруг приподнялся с лавки:
— А помнишь, торговали мы с неапольскими неги... нега...
— Негоциантами, — договорил Бусыга Колодин, думая, что сейчас бить Проню ещё рано, не дойдёт до него битьё: как куль рогожный стал мужик. Были бы не родня друг другу, прямо поленом бы ему, да в промежность!
— Да, с неапольскими негоциантами, — выговорил наконец Проня. — И они чего рассказывали? Как я тебе про быка?
— Спи, завтра по-иному у меня заговоришь.
— Нет, ты вспомни! Когда, мол, ихнего первого священника, папу римского, на престол садят, все должны ему копыто целовать! То есть, конечно, ногу. Золотая она, нога у папы, что ли? Или там всё же копыто золотое, а?
Бить Проню Бусыга Колодин утром не стал, запряг лошадей и поскорее выехал со двора. Бешбалду он не видал с раннего утра, только его работница копошилась у летней печи, подалее от дома и хлева.
Шуряки чего-то похлебали горячего в кабаке на Неглинной, Проня получил половину чарки водки, чтобы оздороветь, Бусыга пил кисель на молочной сыворотке.
Потом поехали на Голутвино. Хоть и с похмелья и сильно дёрганный, но Проня Смолянов вёз Бусыгу прямой дорогой, не кривулял.
Подъехали к завалившемуся домишке на краю оврага. Оттуда внезапно вышла крепкая румяная баба. Что-то держала за спиной, в правой руке.
— Ну, я пропал совсем! — тошно изрёк Проня и зашептал Бусыге: — Выручи хоть раз, а? Давай, я этой бабе отдам деньги, а ты всё остальное! Не могу я! Устал! Ушли из меня силы.
25
См.: