Псковские ратники с ночи понедельника метались по башням городской стены, выискивая передовой полк великого князя Московского. Ведь самолично видели, как ещё при луне челядинцы великого князя Московского на телегах подвезли и развернули напротив главных ворот Пскова шатёр Ивана Третьего, установили длинные шесты со стягами. Воевода псковский сам поднялся на дозорную башню, перечитал, что означают стяги. Был там стяг «На молитву», был стяг «Во славу воинства русского», а длинного вымпела «К бою!» не виднелось... А нет, вон поднимают... Ни болдоха себе! Московские челядинцы подняли фиолетовый стяг «Миром утешимся»... Хо-хо!
А там, вдали, со стороны городка Порхова, откуда обычно в облаках пыли подходили москвичи — тишина. Ни пыли тебе, ни вороньего грая. Это как понимать?
Ганзейские отряды, стоявшие слева от города Пскова на Филатовой горе, заволновались. Им смысл полотняных стягов на московском стане не был понятен.
Воевода псковский Никола Кресало, хоть ему и доложили о подошедших к Пскову датских военных шхунах, от доклада отмахнулся. Он вскинулся на коня, велел отворить ворота города и так, один, поехал прямо на красный шатёр великого князя Московского.
За ним увязались двое его оруженосцев. Одного воевода послал на Филатову гору, объяснить ганзейскому воинству, что войны, судя по всему, не будет. Пусть готовятся к переговорам. Второго погнал вперёд, смотреть, где же великий князь Московский?
Холоп даже с места не стронулся:
— А вона он, в повозке едет.
С малого пригорка, точно, спускалась к великому шатру большая повозка. За ней на конях лениво тянулся обычный княжий конвой, человек в сотню: копейщики, бердышане, пищальники...
Воевода Никола Кресало покинул седло, ухватился рукой за стремя, встал перед великокняжеской повозкой на одно колено. Великий князь Московский ступил на землю, прогнулся назад, в пояснице:
— Вот дороги, ей-богу! Одно горе, а не дороги! Что, Кресало, поди, к бою с нами изготовились?
— А как же, великий государь! Ведь нас с четырёх сторон окружили!
— Ну, с трёх сторон наши, если теперь и ганзейцев за своих счесть. А со сзаду кто на тебя навалился?
— Пока не ведаю, но доводчики бают, что пришли сюда три датские шхуны с пушками да князь Смоленский Ольгерд пытается на саблю Псков взять....
Оба, и великий князь Московский, и Никола Кресало, рассмеялись. Каменный град Псков на саблю не взять! Его за год сотней пушек не расшатаешь.
— Ольгерд где встал?
— Полез к озеру, навстречу датским кораблям да в болота упёрся...
Великий князь покрутил сначала левой рукой, потом правой. Издав по дикому взвизгу, в обе стороны помчались гонцы с пиками. На концах пик яростно крутились под ветром длинные чёрные вымпелы с золотыми орлами о двух головах: «К бою!» Псковитяне, что облепили стены, враз поприседали за зубцы крепости.
Увидев чёрные, на смерть зовущие вымпелы, со стороны изборского леса вылетела первая татарская крещёная тысяча, пошла огибать Фомину гору, нестерпимо воя: «Улла, улла!» Справа от города, из тёмного подборовского леса, косой лентой развернулась мимо Пскова вторая свирепая тысяча сибирских татар, непрерывно визжащих: «Алалала!» Татары двумя потоками помчались к южной оконечности Чудского озера.
Очумелые ганзейские военачальники стали было разворачивать вослед татарам три своих коротких пушки. Псковский воевода заругался чёрной руганью.
— Чего лаешься, Кресало? — удивился Иван Васильевич. — Татар сибирских не видал? Они второй год у меня... Подрабатывают летом. Сибирь же теперь наша, им теперь в Сибири дела нет. Не бойся, они крещёные...
В огромном шатре великого князя холопы уже расставили столы, запалили позади костры, рубили мясо. Великий князь подтолкнул локтем задумавшегося псковского воеводу:
— Зови ганзу, закусим пока. Чего им там прохлаждаться?
А ганзейцы уже и сами сообразили, что Псков от московитян защищать не придётся, можно пива выпить. Трое ганзейских званых людей сели в карету и за три мига скатились к шатру великого князя Московского. Ганзейские же ратники с Фоминой горы перетекли к Псковским воротам и там рассеялись.
Пока здоровались да интересовались погодой на Балтике, на трёх телегах провезли перед великокняжескими очами первых литвинских пленных, потом завернули телеги во Псков, там полоняне станут дожидаться выкупа.