– Глазастый! – звонко подсказал Рагдай. Братец ножичком вырезал себе игрушку из поленца. Лошадь выходила трехногая, но его это не смущало.
– Почему глазастый?
– Потому что он на всех девок глазеет.
Брат говорил без умысла, но Нежка вспыхнула, а полено в руках Рагдая заискрило.
– Ни на кого он не глазеет! – прорычала она.
– Потому что ты ему не даёшь?
– А ну брысь! Вот я тебя!
Рагдай с хохотом выскочил на улицу, счастливый, что смог смутить старшую сестрицу.
– Ни на кого он не глазеет, – повторила Нежка шепотом, стискивая ленту так, что та затрещала.
– Что ты слушаешь? – Ярина, углядев за ершистостью боль, постаралась утешить. – Бабы у реки сплетничали, и он следом. Но матушка…
– Я и не слушаю, – перебила сестра. Взгляд ее разгорался тем огнем, который возвещал – от принятого решения худо будет всем.
– Я в Тильмаре уверена.
Она ушла, хлопнув дверью. И больше не вернулась. Яркие ленты обнаружились поутру, повязанные на осине. Ветер трепал их, алые кончики развевались, словно махали на прощание. Колдовская свадьба: без благословения, без волхва. Сбежав, сестра посмеялась не только над глупыми односельчанами, которые в последние годы плевали ей вслед, а в глаза заглянуть боялись, бормоча: «ведьма». Посмеялась и над семьей. Тем, что от нее осталось.
Нежку ничем было не напугать. Если чего-то хотела – смело шла вперед, сметая преграды. Ярина и осуждала, и завидовала одновременно. Смогла бы она вот так, тайком удрать из дома с возлюбленным? Бросила бы все, что знала? Нет. Как оставить семью? А сестра смогла.
Две луны они с матерью выслушивали перешептывания и смешки. Мол, потешится колдун с дурочкой и бросит. А то и на ритуал какой употребит. Две луны в Ярину тыкали пальцами: «вон сестра той, что с колдуном сбёгла». Мучительно было превратиться из сестры ведьмы в сестру гулящей девки. До того, чтобы измазать ворота дегтем, селянам самой малости не хватило.
Но на исходе лета, среди бела дня, приехал гонец. Остановился возле их дома, не скрываясь. С поклоном передал письмо и резную шкатулку, доверху засыпанную рожью, в которой хранился перстень с крупным лалом для матери и нитка бус для Ярины. Подарок новоявленного родича и выкуп за драгоценную невесту.
Нежка писала из Ольховника – торгового города у подножья Малахитовых гор.
“Я устала ждать, пока все изменится. А оно не изменится никогда, потому что мы для этого ничего не сделали. Пора начать заново. Вы можете обвинять меня сколько угодно, но я хочу жить, хочу счастья. Я люблю и любима. Родители Тильмара признали наш брак и подтвердили его по своим обычаям. Приезжайте ко мне. Здесь всем найдется место. Матушка, ты сможешь заниматься своими снадобьями. Ярише и Рагдаю нужно учиться. Хватит сидеть в этой проклятой дыре. Приезжайте, я буду ждать”.
Мать запретила даже думать о таком. А Нежка все писала. Редко, но письма приходили, иногда к ним прилагался кошель. Сама сестра так и не приехала.
Закончив рассказ, Ярина подобрала ноги и уткнулась подбородком в колени. Почему не выпытала правду у матери? Почему тянула? А теперь и спросить не у кого.
– Как вернется мой вестник, сразу твоей сестрице пошлем, – торжественно поклялся домовой, разрывая пелену тягостного молчания. – Не кручинься.
Это должно было успокоить, но следующей ночью сны вернулись. Наверно от того, что она чувствовала себя виноватой за праздность. За то, что ей нравится в лесу, вместе с домовым. Она ведь подводила мать бездействием и убедить себя, что ничего в такой ситуации не поделаешь, не выходило.
На рассвете, когда ночная мгла еще стелилась покрывалом по низинам, стражи избушки в очередной раз устроили побудку.
Ярина даже подумала, что с удовольствием повесила бы на воротах табличку: «Злые черепа. Испепеляют без предупреждения». Останавливало то, что половина селян не умела читать. Нарисовать, что ли?
Нет, нехорошо так думать, пусть очень хотелось.
В жарко натопленной горнице пахло свежим хлебом и мясной похлебкой, не хотелось выходить в сырое туманное утро. Одевалась она долго, в тайне надеясь, что посетители уйдут.
Напрасно.
Три гостьи, выступившие из тумана, на людей были похожи лишь издали. Зеленые всклокоченные волосы, непроницаемо-черные глаза, крючковатые носы, отливающая всеми оттенками болота кожа – жирная, лоснящаяся. Обычные кикиморы, при виде которых люди хватают детей и спешат унести ноги.
– Такая молоденькая, – прошептала одна.
Они жались друг к другу и топтались, словно не желая находиться возле избы.