– Что ты здесь забыла? – бабушка едва держалась на ногах, опираясь на стену, и сверлила меня взглядом.
– Да, я… – слова вдруг куда-то разлетелись, оставив меня глупо таращиться и пожимать плечами. – Я просто хотела…
– Ну, заходи, раз хотела, – женщина посторонилась, позволяя мне пройти.
Как только дверь за моей спиной закрылась, я погрузилась в водоворот различных тошнотворных запахов. Весь дом пропитался стойким ароматом какого-то дешевого пойла, немытого тела, сигаретного дыма, подгорелой еды и чего-то мне неведомого. Глядя на то, что представлял собой дом бабушки изнутри, я ощущала себя словно в наркоманском притоне, где некоторое время компания подростков под кайфом устроила оргию. Увиденное никак не походило на обитель уважаемой Древней, наводящей страх на Мортем.
– Чего застыла на пороге. Проходи, коль пришла.
Я осторожно двинулась вдоль стен. Взгляд ловил совершенно несочетаемые детали. Новые обои в персиковых тонах были заляпаны чем-то липким, и мне не хотелось знать происхождение той субстанции. На люстре не хватало нескольких кристаллов, вместо них висели различные дешевенькие безделушки. Ковер утонул под грудой мусора, пустых бутылок и разорванных бумажек. Все зеркала изрисовала паутина трещин, превращающих отражение в смазанное пятно. В помещении царил полумрак, нагнетающий атмосферу, и я пыталась вообразить, что же такого могло произойти, что превратило Лизель Флеминг и ее окружение в жертв бесконтрольного разрушения.
Я проследовала на кухню за бабушкой. Она открыла дверцу шкафа и обратилась ко мне:
– Коньяк или виски?
– Я не пью.
Женщина пожала плечами и вынула бутылку. Заперев шкаф, она развалилась на стуле, делая глоток из горла. Я не могла перестать, выпучив глаза, таращиться на все происходящее. Казалось, стоит мне моргнуть, и все развеется, будто сон, но вновь и вновь открывая глаза, я оказывалась все в той же задымленной кухне в компании незнакомки с лицом бабушки Лизель.
– Можно я сделаю себе чаю? – с опаской спросила я.
Та лишь развела руками, мол, делай, что пожелаешь. Переступая через разбросанные по полу вещи, я добралась до плиты и зажгла конфорку. Пламя весело заплясало в полумраке.
– Тебе интересно, что случилось, не так ли?
Наполнив чайник водой, я умостила его на плиту и села на болеем-менее чистый табурет около стола. Женщина смотрела на меня измучено и отрешенно. Она выглядела очень утомленной и сломленной, будто все пять веков жизни вдруг разом свалились на ее плечи неподъемной тяжестью.
– Любопытно, что могло так на вас повлиять, – ответила я, пытаясь придать голосу напускное безразличие.
– Детка, давай просто на «ты». Не чужие же люди друг другу, – бабушка протянула руку и потрепала меня по щеке.
Я силой воли удержала себя на месте, не поддаваясь желанию отодвинуться как можно дальше от существа, сидящего передо мной. Кожа на ее пальцах потрескалась, как у старухи, и вся красота разом увяла, как и маргаритки под окнами дома.
– У всех бывают плохие дни. Или даже недели. И у Древних тоже, – женщина пригубила из бутылки. – Я не исключение. Все мы переживаем собственные драмы, застревая в мгновении, когда чашка со звоном летит на пол и разлетается на осколки, которые уже не собрать в единое целое, прокручивая в голове слова, разрушившие нас изнутри.
В повисшей тишине свист закипевшего чайника звучал слишком громко. Я вздрогнула и рывком подлетела к плите, перекрывая газ. Отыскала среди груды немытой посуды приличную чашку и, сполоснув, кинула в нее чайные листья, заливая кипятком. Вновь усевшись на табурет, я обхватила чашку руками, согревая продрогшие пальцы.
– И в чем же заключается твоя драма?
Безумный смех заполнил пространство, выбивая из легких воздух.
– Ты моя драма. С самого твоего рождения и по сей день. Бесконечная вращающаяся карусель последствий моего решения защитить дочь в тот злополучный день, когда она дала жизнь дитю с огненными волосами. Ты ведь думаешь, что все мы такие святые и непорочные там, в Сенате, что наше мнение нерушимый закон. Чушь! – бутылка полетела в стену и разбилась, окатывая меня брызгами алкоголя и стекла. – У всего есть темная сторона. Признание тебя невиновной стоило мне потери любимого человека. Что же, поздравляю, ты оправдана, но ты хоть раз задумывалась о цене этой победы?
Я никогда не задумывалась над тем, что моя несхожесть с остальными хоть как-то отразится на бабушке. Она казалась мне такой далекой от всего мирского, словно потомок королевского рода, что всегда получал то, чего хотел. И слышать от нее подобные слова было больно и неловко. Впервые мне пришла в голову мысль о том, что и ей приходилось чем-то жертвовать в погоне за справедливостью.
– Было бы проще убить тебя еще при рождении, – едва слышно пробормотала женщина.
Слова лезвием резанули по сердцу, оставляя кровоточащую рану, приносящую боль. Я не была идеальным ребенком, но я старалась соответствовать всем требованием семьи и общества мортов, что стоило мне огромных усилий. Сталкиваясь с непониманием и нежеланием принимать меня такой, какой я была, я переступала через трудности и шла дальше, гордо держа голову. Но там, в кухне, среди мусора и дыма, я позволила себе сломаться.
– Думаешь, мне нравится все то, что происходит? Разве я просила такого отличия? Чёртова генетика, будь она проклята. И судьба туда же. Они позабавились, им весело, а отдуваться приходится мне. Не только ты лишилась чего-то, я тоже многое потеряла.
– Потеряла она. Да ну. Ты даже жить еще не начала. Девочка, я могу здесь и сейчас оборвать твое жалкое существование, и, поверь мне, весь наш мир вздохнет с облегчением.
– Так давай же, – я развела руки в стороны, призывая ее к действиям. – Сделай это. Забери мою жизнь. Ты ждала приглашения? Вот оно, забирай. Подавись на здоровье.
Лизель лишь обреченно вздохнула, укладывая голову на стол.
– Глупая девчонка, если ты вдруг подумала, что я помогу тебе покончить с собой, то ошиблась. Если решила умереть, делай это как-нибудь без моей помощи. А нет, – женщина на мгновение затихла, – тогда живи с этим, и не лезь на рожон. Тебя всегда будут ненавидеть в моем мире, научись стойко переносить трудности.
Тело бабушки обмякло. Постепенно ее дыхание выровнялось. Я прислушивалась к ее монотонному сопению и думала о словах, сказанных пару мгновений назад. Они звучали так, словно предназначались ей самой, а не мне.
– Что же случилось с тобой, что так изуродовало твою душу? – прошептала я.
Оставлять Лизель в этой куче мусора было слишком неправильно. Пусть мы не питали друг ко другу теплых чувств, ее несуразный вид угнетал меня. Что-то во мне желало увидеть ее в прежнем величии.
– Ты что, собралась тут убраться? – возмущенно воскликнула Эвон.
Молча я поднялась с табурета и стала около умывальника, закатывая рукава свитера.
– Ты собралась убираться. В доме своего врага. Шикарно, что еще сказать, – подруга покрутила пальцем у виска. – Я в этом не участвую.
Девушка оставила меня наедине с грязным домом, посапывающей бабушкой и мыслями, разъедающими изнутри. Вздохнув, я принялась за уборку.
***
Стерев последние жирные пятна с обоев, я бросила грязную тряпку в очередной мусорный пакет и отнесла его к остальным, покоившимся около входной двери. Утомительная многочасовая уборка, наконец, пришла к своему логическому завершению, и моя совесть была чиста. Бабушка умиротворенно плыла на волнах сновидений, развалившись на кровати, бережно укрытая покрывалом, и я собиралась покинуть ее обитель.
Эвон так и не показалась за несколько часов, проведенных мною в доме. Она наотрез отказалась составить мне компанию, заявив, что с такими альтруистическими намерениями я вскоре стану драить до блеска полы в доме Гюнтера своими волосами. Ее словам не удалось меня задеть, и я осталась при своем мнении, что нельзя оставлять бабушку в царстве хаоса и разрухи.