Шлет Ласточке все поднебесье
алмазы с Млечного пути;
поют там ветры… Лучших песен
на всей земле нельзя найти!
Что ж наша Ласточка? Довольна ль?
Открыт небесный ей простор;
но почему к Земле невольно
она свой обращает взор?
Быть может, ждет, что непроглядной
тьме искра гения блеснет,
и что из массы безотрадной
один отважится на взлет.
Один — бесстрашный, сильный, смелый —
непримиримый враг богов;
один — презревший страх тяжелых
давно ржавеющих оков.
Ждет Ласточка. И откровеньем
вдруг истина открылась ей:
он жив… Он жаждет избавленья,
как легендарный Прометей.
Не счесть на теле ран глубоких
от хищных коршуна когтей.
Он пережил — боятся боги! —
сто тысяч медленных смертей.
Пред Ласточкою в новом свете
далекий мир предстал людской;
и посвятить его планете
она решила подвиг свой.
Пылает наша героиня
к герою жалости полна;
и, жаждой подвига гонима,
взывает к небесам она:
«Гоните, ветры боевые,
вы туч флотилии с собой.
Блесните, молнии стальные,
под грома возмущенный бой!
С высот низриньтесь, вод громады,
несись к Олимпу, гневный нал!
Вскипи, ломая все преграды,
в песок стирая глыбы скал!»
Раскрылось небо… Бездна скрыла
Олимп дряхлеющих богов.
И спал с героя груз постылых
(хоть и невидимых) оков.
Омыли вековые раны
ручьи целительных дождей.
И вновь зажег дерзанья пламень
освобожденный Прометей.
…………………………………………….
Вернулась Ласточка на Землю,
свершив отважный подвиг свой.
Ее призыву тайно внемлет
поныне на Земле герой.
Красный цветок (Перечитывая Гаршина)
Да, зло… Но есть подвиг и вечная тяга к Добру:
Они на земле лишь с последним безумцем умрут.
«Именем Его Императорского Величества, Государя Императора
Петра Первого, объявляю ревизию сему сумасшедшему дому!» —
крикнул новый с безумною, дерзко
запрокинутой головой.
(громкий голос, звенящий и резкий,
подхватил коридор пустой).
Он был страшен: в глазах воспаленных
неподвижный горячий блеск;
а в рассудке больном, возбужденном —
странных мыслей дремучий лес.
Клок волос на лбу. Спутана грива.
Шаг решителен, быстр, тяжел.
Наготу стен больничных пытливо
взглядом зорким больной обвел.
В ванной: печь?.. котел?.. — Камера пыток!
Потолок в паутине труб…
«Кипятком! А-а! Бог мой, защиты!..»
Дикий вопль с искаженных губ.
«О, Георгий святой! Тебе тело
предаю, но не дух, о, нет!»
В сон провал. Лунный, мертвенно-белый
заливает палату свет.
Утром: «Доктор, вы так не смотрите.
Не понять вам души моей
(я же — в вашей читаю). Поймите,
мысль великую, общую… С ней
я везде и нигде. Я спокоен:
мне решительно все равно.
Но они все… За что? Каждый — воин.
Нужно ль это?..» Вдруг за окном
в цветнике видит он ярко-алый,
обжигающий маков цвет.
Встрепенулся рассудок усталый:
это — может, и есть ответ?
Иногда ночь дарила сознанье;
но лишь только рождался день —
все разумные воспоминанья
покрывала безумья тень.
Слышит: делится всем пережитым
с заключенными вяз в саду;
всех умерших, всех в войнах убитых
он в больничном видит аду.
Все они понимают друг друга:
для большого дела пришла
пора… Из порочного круга
выйдет он — и не станет зла.
Вот оно — среди клумбы алеет!
Он смертельный чувствует ток
и дыхания яд… Он сумеет
с ним сразиться один — с ним Бог!
О, тогда распадутся решетки
и раздвинутся камни стен;
сбросит жалкую мир оболочку —
в новой явится красоте.
Вот шагнул он к цветку… Но свинцово
на плечо вдруг легла рука:
«Рвать нельзя! Сумасшедших вас много…»
Распласталась в душе тоска.
О, несчастные! Слепы, не знают…
Защищают, боясь посметь.
Он же — видел: и, пусть погибая,
должен, должен зло одолеть!
Все в нем: опиум, желчь, кровь и слезы —
он невинен только на вид.
От него в мире молнии, грозы…
Нет, его он не пощадит!
……………………………………………………..
С выраженьем счастливо-усталым,
с верой светлой, что людям помог —
он застыл, сжав в руке смятый алый,
убивающий жизнь цветок.
Аполлон и Дафна
Раз шел с охоты на дракона
Тьмы Аполлон.
Смеясь, шутливо Купидону
заметил он:
«Ну, что за стрелы! Что в них толку,
скажи, дитя?
Видал для штопанья иголки
покрепче я!»
Смолчал наш Купидон (для виду),
но затаил
на Аполлона он обиду —
и отомстил.
Поднялся тайно на Парнас он
с запасом стрел:
за Дафной, нимфою прекрасной,
следил пострел.
При виде Дафны пробуждались
цветы вокруг;
ее красою любовались
и лес, и луг.
То солнце зажигало пламя
вдруг в волосах;
их ветер поднимал, как знамя…
В ее глазах
слились в игре неповторимой
янтарь луны
и изумруд неуловимый
морской волны.
Вот Дафну Купидон свинцовой
стрелой настиг,
лишив красавицу покоя
в тот самый миг.
Она в необъяснимом страхе,
как лист, дрожит,
через ручьи, через овраги,
как лань, бежит…
А Купидон? Кует он мести
коварный план,
и в этом (здесь сказать уместно) —
он не профан.
Стрелою ранен золотою
бог Аполлон:
увидев Дафну, красотою
ее сражен.
Он полон клятвенных признаний
и нежных слов.
И, встретив раз, горит желаньем
увидеть вновь.