В 1941 году мы долго совещались, как освободить Януша Корчака, и пришли, наконец, к такому решению. Доктор Корчак должен был назвать нам всех детей, которые по состоянию здоровья не могли больше оставаться в гетто. А мы должны были вывести их оттуда вместе с Корчаком. Сразу всех вывести было нельзя, и мы обещали позаботиться об остальных, когда Корчак уже будет на «арийской» стороне Варшавы. Никто не должен был знать о месте укрытия Корчака. Мы обязались хранить его в строжайшем секрете, как и места, где будут находиться его больные дети. Варшавские больницы нам не подходили. Они контролировались гитлеровцами. Мы через своих товарищей из Польской социалистической партии связались с монастырями в Келецком и Радомском воеводствах. Свои операции мы обязались согласовывать с Корчаком и шагу не делать без его ведома. Пусть только уходит сам из гетто.
Не всегда несчастье порождает разногласие между людьми — скорее наоборот, теснее сплачивает их, заставляет глубже понимать друг друга.
Бедствие детей в «Доме сирот» многих толкнуло на смелые поступки. И некоторые немцы стали тоже закрывать глаза на то, что делали поляки, сочувствовали им, входили в контакт с движением Сопротивления.
Однажды летом в солнечный воскресный день 1941 года под окнами приюта «Наш дом» на Бeлянах остановился немецкий лимузин. Из него вышел высокий мужчина, одетый по-граждански, и позвонил в дверь. Пожилая женщина открыла ему и пригласила в дом.
— Вы пани Фальская?
— Да.
— Я из арбайтсамта[4], — отрекомендовался он, — Франц Зиглер. Ну, тут у вас весело, — махнул он рукой в сторону гостиной. Там кто-то громко играл на фортепьяно знакомую мелодию из «Прекрасной Елены» — «Поезжай на Крит». Это был сигнал, который призывал всех нелегальных, находящихся поблизости, спрятаться подальше.
— О да, «Наш дом» музыкален. Я люблю Оффенбаха.
— Приятный, но совершенно пустой музыкант, — продолжал он, улыбаясь, — хотя, надо признаться, как композитор не без таланта.
Они переглянулись. Марина Фальская не могла понять, к чему клонит немец.
— Вы удивляетесь, что я приехал к вам? — начал он, видя ее растерянность. — А у меня записка от Леонии Таненбаум. Вы прячете детей из гетто.
Прошла минута напряженного молчания. Фальская не знала, что сказать, но ей немедленно нужно было что-то ответить, чтобы пришелец не заподозрил, что его боятся.
— Да, детей я подобрала на улице, могу передать их доктору Корчаку. Это больные дети, сироты, им нужна медицинская помощь.
— Поговорите с Корчаком, ему надо уходить от нас, — немец сделал паузу и тихо произнес: — Уходить без детей или с детьми, но уходить.
Фальская не верила своим ушам, слушая, что говорит этот немецкий чиновник. Провокация? Тогда с какой целью? Детей у нее он мог бы и так забрать, а ее арестовать за то, что приютилаих в «Нашем доме». Или он хочет выведать, возьмет ли она к себе детей Корчака? Она продолжала смотреть на него с подозрением, и он это заметил.
— Леония просила, чтобы вы увиделись с Корчаком. Я могу вам помочь, но только... — он замолчал.
Фальская все еще не могла понять, что же его так смущает. Наверное, боится рисковать положением. Его могут увидеть сослуживцы и заподозрить в связи с поляками. Пожалуй, этого он боится.
Фальская сразу согласилась. Ей нужно сегодня же повидаться с доктором Корчаком, чтобы посоветоваться, что делать с детьми. Она тут же показала Зиглеру свой пропуск в гетто, чтобы доказать этому немцу, что у нее и без него есть туда легальный доступ, а его услуга состояла бы лишь в том, чтобы подвезти ее к воротам гетто на своем лимузине.
Потом Фальская поняла, в чем была причина, о которой промолчал было Зиглер. В здание на углу Железной и Лешна, в котором размещался арбайтсамт для евреев, трудно было пройти с «арийской» стороны. Ворота постоянно были закрыты, через них проxодили только чиновники арбайтсамта, но зато там никого не было из спецслужб — из гестапо или вермахта. Даже полицай, из так называемых «синих»[5], не торчал у ворот. Сторож открывал ворота только начальству, когда чиновники шли на работу или возвращались домой, не желая проходить через территорию гетто. Используя удобный случай, благо подвернулся под руку этот Зиглер из арбайтсамта, Фальская решила разузнать, может ли движение Сопротивления провести операцию по выводу детей из гетто через эти, «арийские», ворота.
Лимузин и в самом деле подкатил к арбайтсамту с «арийской» стороны. Водитель просигналил, и калитка в воротах распахнулась. Фальская прошла впереди Зиглера, нарочито громко благодаря его за дружескую услугу. Зиглер растерянно улыбался ей в ответ, давая понять, что его ждут неотложные дела и он спешит. А Фальская продолжала медлить, стараясь задержать его. Говорила она по-немецки с трудом, то и дело вставляя в cвою речь польские слова. За ними наблюдал сторож, и Фальская специально старалась привлечь его внимание. Потом она вдруг спросила Зиглера, может ли приходить к нему, если ей понадобится его помощь. Зиглер, не подозревавший, что задумала Фальская, приказал сторожу пропускать ее всякий раз, когда бы она ни приходила. Они вошли в здание арбайтсамта и поднялись на второй этаж. Зиглер показал Фальской дверь своего кабинета, лестницу вниз, которая вела к выходу на территорию гетто.