Эти детские глаза так страшны Корчаку, так много без слов говорят ему. Ужели дети должны умереть? Нет! Что за ужасные мысли лезут ему в голову? Но ведь у него самого жар. Ему трудно дышать, постель и одеяло жгут тело. Он опасно болен, это он понимает. И воспитатели, которые помогают ему в обходе, тоже понимают, только не подают виду. Он слабеет и чувствует, что не может побороть свою слабость. Это видят и дети. Противный запах лекарств, опущенные на окнах занавески, молчаливые глаза молодой воспитательницы Эстэры — все это настраивало на грустный лад. Нет, нельзя ему болеть. На кого он оставит детей?
Корчак как врач не поддавался отчаянию, не жаловался на вечную несправедливость начала жизни и ее конца. Консилиум из лучших врачей гетто отнял у него последнюю надежду, но он продолжал бороться за жизнь детей.
Однажды ночью Кубусь, придя в сознание, попытался повернуться к окну.
— Что с тобой? — спросил его Доктор.
— Я хочу посмотреть на луну.
Корчак раздвинул занавеску. В незакрытое окно осторожно заглянул бледный месяц. Голубоватые лучи холодно падали на подоконник, заслоняемый цветами. От них по стене разбегались длинные тени, лезли на потолок, сплетались там, сливаясь и густея.
Тяжело вздохнув, Кубусь спросил, избегая взгляда Доктора:
— А я скоро умру?
— Что ты, малыш? — успокаивал он его. — Откуда у тебя такие мысли?
— Не знаю.
Жалость и боль сжали сердце Доктора. Он поднялся и отошел от постели. Отовсюду глядели на него недоумевающие глаза Кубуся, будто спрашивая, что будет с ним. Ветер шевелил на окне белую занавеску, легкую, как весеннее облако.
15 июля 1942 года. После утреннего обхода Корчак записал: «Дети только и говорят о своих болезнях:
— Какая у тебя температура?
— А у тебя?
— Как ты себя чувствуешь?
— Плохо. А ты?
— А знаешь, сегодня Леон впервые потерял сознание?»
Теперь Корчак понял, чем это было вызвано: у Леона тоже начался туберкулез.
В коридоре шумно.
Дети снуют туда и сюда. С виду все они вроде бы и здоровые. А заглянешь в душу — раздражение, усталость, гнев, бунт, капризы, недоверие, тоска. С ума сводят стоны больных детей, их раздраженные мины и жесты, обиды на взрослых, что мало уделяют им внимания. «Дом сирот» — казарма, «Дом сирот» — тюрьма, «Дом сирот» — муравейник. Гетто напоминает табор изгнанников.
Всю последнюю неделю дети только и жаловались, что они задыхаются в этом противном доме, совершенно забывая, что за порогом его еще хуже: насилие, воровство, убийство. Дети всегда находили виноватых. Виноват был тот, кого они больше всего любили. Они сердились на Корчака и за то, что солнце пекло и было душно, и за то, что дождь шел и было холодно, и за то, что скоро конец лета, а они не едут в «Ружичку». А может, Корчаку только казалось, что дети испортились. Дети как дети. С утра смотрят в окна, за которыми поднималась серая стена, загородившая солнце. Сволочи! Даже солнце отняли у детей. Украли солнце.
В последнее время книги мало занимали детей. В самом деле, какое им дело до похождения Кайтуся-волшебника, когда они сами, как их Матиуш, заброшены в мир зла. Тот, от кого зависело окончание повести, не в силах был изменить их судьбу, он и сам так же нетерпеливо и напрасно ждет — не идет ли освободитель. Дети не знали, сколько людей беспокоилось о них, но Корчак понимал, что они никогда не простили бы ему, если бы «Дом сирот» перестал существовать. Он и сам был похож на Матиуша Первого, захваченного в плен. Попытки обновить мир детской революцией окончились поражением Матиуша. Упрямство Корчака во что бы то ни стало сохранить «Дом сирот» в условиях гетто привело к трагедии.
Дети называли Корчака своим Матиушем, а теперь перед ними стоял худой старик с больным, опухшим лицом, который все видел и все слышал, что происходит вокруг. Вот, тяжело ступая, прошла прачка, взвалившая себе на спину огромный узел детского белья, которое отдал он в стирку. Значит, еще была у него надежда на жизнь. А когда за окном загромыхали подкованные солдатские сапоги, лицо Корчака исказила гримаса боли. Корчак хотел что-то сказать, но не мог от душившего его волнения. Он упорно уставился неподвижными глазами в окно. Тяжелая дума cдвинула ему брови и обозначила резкие складки на лбу. Он вспомнил последнюю встречу с Дембницким.