Гитлеровцы схватили ее на улице гетто и увезли для отправки в лагерь смерти.
День гибели гетто совпал с днем рождения Корчака.
Гитлеровская жандармерия и полиция организовали неслыханные уличные облавы. Три раза хватали Корчака, и три раза он попадал в «машину смерти», как называли душегубку на колесах, но каждый раз его таинственным образом освобождали и отпускали домой.
Все последнее время Корчак проводил у постели своих больных малышей, горевших и начинавших бредить. Он поклялся сделать все возможное, чтобы спасти их, он забывал себя, и неустанная работа душевных и физических сил, нуждавшихся в отдыхе, ослабляла его слишком заметно. Вторую ночь он глаз не смыкал, находясь в том душевном напряжении, когда человек забывает о физической усталости. Свое существование он как бы соединил с существованием детей, убежденный, что их смерть будет и его смертью, и не допускавший для себя возможности жить без них.
Чуть свет в «Доме сирот» начиналась обычная возня с проветриванием комнат. Доктор дремал в своем кресле, освежая голову мокрым полотенцем. Он шепотом просил уборщицу, чтобы ходила тише. Ее неловкая, приземистая фигура и широкое сонное лицо с провалившимися глазами раздражали Доктора.
Его ум выносил все, но организм не выдерживал слабости, ноги подкашивались, и тогда, стараясь скрыть от детей свою слабость, Корчак прекращал занятия.
Долго ли это могло продолжаться? Корчак и сам недоумевал, так как давно уже чувствовал, что жизнь, как вода в колодце, уходит с каждым днем. Вскоре он так изнемог и ослаб, что не в состоянии был даже ходить. Написать письмо сестре Анне казалось ему тяжким усилием. Вильчинской он говорил, что хочет сохранить немного сил на последнюю дорогу.
В таком изнеможенном состоянии Корчак готовился совершить свой последний подвиг. Однажды после занятий он лег отдохнуть и был вскоре разбужен шагами подкованных сапог под окнами. К «Дому сирот» был приставлен автоматчик.
Корчак не выказал того отчаянного страха, как воспитательница Бальбина Гжиб, хотя он точно знал, что началось выселение и никого теперь из дома не выпустят. Ставшие совсем светлыми глаза его не выразили никакого удивления, только чуть посуровели, следя за немецким часовым. Может, Корчак почувствовал себя военнопленным, когда увидел ходившего под окнами автоматчика. Между тем его недуг усиливался, и он провел этот последний день в страдании, а ночь в мучительной бессоннице. Накануне он приказал выдать детям праздничную одежду и, как всегда, весело пил с ними «кофе», а свой хлеб отдал больному Леосю, который ослаб от постоянного недоедания.
4 августа 1942 года Януш Корчак оставил в своем «Дневнике» последнюю запись:
«Я поливаю цветы, бедные цветы на подоконнике сиротского дома.
Засохшая земля ожила и стала дышать.
За моей работой следит часовой. Может, его раздражало, а может, растрогало это мое занятие в шесть часов утра? Стоит и смотрит, широко расставив ноги.
Я поливаю цветы. Моя лысина в окне — для него такая хорошая цель.
У него автомат. Почему он стоит и спокойно смотрит?
Нет приказа.
Может быть, этот немец недавно был учителем в деревне, а может, нотариусом или подметальщиком улиц в Лейпциге, официантом в Кёльне?
Что бы он сделал, если бы я кивнул ему головой или дружески помахал рукой?
Может, он и не знает, что происходит? Не осознает? Он мог только вчера приехать откуда-то издалека».
Эти строки писал Корчак за два дня до смерти в газовой камере. Тогда он еще не знал, что последние усилия его будут направлены на то, чтоб дать детям жить, пока у него была хоть малейшая возможность дышать. Жить, подобно цветам на подоконнике. Цветы слышат солнце.
«5 августа 1942 года. Этот день был ужасный. Он поглотил много жертв, — писал Абрам Левин в своем „Репортаже из варшавского гетто“. — Около 15 тысяч человек гитлеровцы вывели на Умшлагплац. Вывели также 200 детей из „Дома сирот“. Они шли по улицам гетто».