В кубики (которые он сам почему-то называл «кирпичики») наш герой играл странно. Конечно, что-то такое из них мастерил, однако смыслом игры являлось вовсе не строительство.
Для него кубики были… живыми. Он задавал им вопросы и даже, кажется, выслушивал ответы. Играя в свои кирпичики, он общался с ними. Строил фантазийные здания, по сути, — из живых существ.
Не правда ли, это чем-то напоминает работу педагога: живые существа, из которых ты должен построить некую жизнь, которая тебе кажется важной и интересной?
Не этим ли потом будет заниматься в своем Доме сирот директор пан Корчак?
Играть в кубики до четырнадцати лет — конечно, странная история. Папа был больше занят собой и своим делом, и на эту странность своего сына особого внимания не обращал. А мама сердилась.
Мама вообще часто сердилась. Например, за то, что ее сыну, кажется, вообще все равно с кем общаться: с детьми бедняков или с детьми других юристов. Не умеет ее сын правильно находить себе достойную компанию.
Мама — человек добрый, не грубый. Нередко даже бывает нежной. Жизнь своему сыну не портит. Даже старается быть ближе к сыну, но особого понимания между ними не возникает.
Тут ведь какое дело: мама может быть просто мамой, а может быть другом. Дружить с Цецилией у Корчака, кажется, не получалось.
В каждом рабочем кабинете Корчака на столе непременно стояла мамина фотография. Корчак много раз обещал — и себе, и публике — что еще непременно о ней напишет. Непременно и подробно. Обязательно. Очень хочется. Важно. Напишет. Вот-вот. Сядет за стол и…
Не написал.
И вдруг — на самом деле, вдруг — в книге «Когда я снова стану маленьким» прорываются такие вот, совершенно исповедальные слова: «Детям кажется, что взрослому мама не нужна, что только ребенок может быть сиротой. Чем старше люди, тем реже бывают у них родители. Но и у взрослого много таких минут, когда ему тоскливо без матери, без отца, когда ему кажется, что только родители могли бы его выслушать, посоветовать, помочь, а если надо, то и простить, и пожалеть. Значит, и взрослый может чувствовать себя сиротой»[17].
Такая вот, ничем не прикрытая тоска по родителям. По тем ли, которые были и ушли… А, может быть, по таким, которых в реальности и не существовало вовсе, но о которых всегда мечталось?
Вдруг прорвалась в повести подлинная и вечная детская тоска. Каплей. Фрагментом. Выдохом. Однажды — раз! — и всё. Однажды… Больше к этому не возвращался.
Мама как одна из героинь повести «Когда я снова стану маленьким» — выглядит вполне себе неприглядной представительницей взрослого, несправедливого, скучного мира, который так не любил и герой повести, и сам Корчак.
Мама не понимала его увлечение кубиками, ругала за то, что не умел выбирать товарищей… Кажется, никогда она не была не только его главным советчиком, но и собеседником.
Во взаимоотношениях сына и матери что только ни возникало: и нежность, и непонимание, и любовь, и усталость, и даже всепоглощающее чувство вины, которое на всю жизнь накрыло Корчака после смерти Цецилии.
Однако близкими друзьями, заинтересованными собеседниками они не были друг для друга никогда.
Мама — это мама. А собеседники — совсем иные люди. Так получается.
«Я много говорил с людьми: со своими сверстниками и с намного более старшими, взрослыми. В Саксонском саду у меня были партнеры — старики. Мной восхищались. Философ»[18].
Подростку, который любит размышлять, необходимы собеседники. Пусть не дома — с родителями, пусть — в Саксонском саду, но находились те, с кем можно было пофилософствовать.
Размышляющий о жизни мальчик, который любит поговорить. Образ, как говорится, понятен.
Однако стоит перевернуть одну (!!!) страницу и читаем то, что, казалось бы, противоречит только что прочитанному.
«Я разговаривал только с самим собой (курсив мой. — А. М.). Потому что говорить и разговаривать не одно и то же. Переодевание и раздевание — это две разные вещи. Я раздеваюсь наедине с собой и говорю наедине с собой»[19].
Секунду. «Я много говорил с людьми», и «я разговаривал только с самим собой» — что из этого правда?
Одинокий подросток, которому не с кем поговорить? Или парень, который легко находит общий язык со стариками и философствует с ними?
Нам ведь надо попробовать поймать образ юного Корчака, а тут — совсем разные образы получаются.
Читая книги Корчака, иногда начинает казаться, что всю жизнь Януш Корчак только и делал, что говорил с самим собой. Сверстники, старики в Саксонском саду, кубики-кирпичики, папа на лодке и мама с претензиями — все это не столько участники бесед, сколько свидетели вопросов, которые мальчик себе задает и на которые сам ищет ответы.