- Не знаю. Вот разве тебе... пригодился.
- Мне? Подарили хромому клюшку в обмен на кислородную подушку. Мы с тобой не пара. Со здоровьем у нас с тобой, Михалыч, неважняк.
- У тебя есть хоть где жить?
- А это где угодно. Были бы деньги.
- Хочешь - живи здесь.
- У тебя таких денег, Петруха, нет. А бесплатно? Я же не армия спасения. И куда же я тебя дену?
- А куда меня девать.... Все туда же. Мне уж недолго осталось.
- Нет уж, Петя. Копти себе небо дальше. Ты же вроде как не куришь? Завидная партия. Я ведь твоя должница, если не прихлопнут, так телевизор тебе из города пришлю. На батарейках. А то ты тут совсем одичаешь.
- А чего там хорошего, в телевизоре-то?
- Хорошего? - обернулась она. - Хорошего мало. Зато как посмотришь или послушаешь, своя жизнь лучше кажется. Или наоборот. Ты вот к смерти готовишься, а зря. К жизни надо готовиться. Смерть и так придет, готовься или не готовься. Придет - и все. Хорошо, если во сне. А если заживо будет пожирать, рвать по кусочкам?
На глазах у нее заблестели слезы. Она замолчала, посмотрела в окно.
- Что-то я совсем у тебя разнюнилась. А ведь когда-то железкой звали. Ну что, Зуев, прошу за стол. Только переоденься, не жмись. Праздник все-таки. Поторжественней, поторжественней!
Зуев стоял в сенях и смотрел на синий костюм, пошитый почти полвека назад к какому-то дню механизатора и надетый им всего пару раз. Думал, что на Пашкину свадьбу пригодится, а пригодился на похороны. На собственные похороны. Вот только не предполагал, что сам себя одевать будет.
Падал тусклый свет через пыльное стекло под потолком. Тянуло неприятным сквозняком. Пахло пылью и плесенью. Вот и дом его умирает. Зуев застегнул пиджак. Вытянул руки. Осмотрел себя, насколько позволяла негнущаяся шея. Эх, как время-то его скрутило? Размера два потерял. Ведь мал был костюм-то, а теперь мешком висит. Ну, ничего. Велик, не мал. Может, разнесет еще перед смертью. Он сунул босые, обвитые синими трещинами вен, ноги в галоши и открыл дверь в дом.
- Ну? Что ты будешь делать? Эх! Побрить бы тебя да причесать...
Она вскочила с места, взяла его за руку и подвела к выдвинутому на центр комнаты «столу».
- Садись, мил друг. Гостем будешь. Вот картошечка золотая. Вот грибочки жареные. Французские из русской глухомани. Вот подливочка грибная. Салатик из всякой травы. А вот и оно. Ну что, Петруха, утаить хотел?
Она водрузила на стол бутыль.
- Ты зла на меня не держи. Я же тебе добра хочу. Скрашиваю, можно сказать, склон твоих лет. А как тут скрасишь без самогоночки, когда все хорошим только на пьяную голову кажется? Так что, вздрогнем?
Она наклонила бутыль и осторожно булькнула в большую глиняную кружку, из которой уже налила в два мутных стаканчика.
- За что пьем?
Зуев аккуратно поднял шкалик двумя пальцами и, чувствуя нереальность происходящего, пропитываясь ощущением, что он находится на собственных похоронах, закашлялся:
- Стало быть, за упокой.
- Ты что? - подняла она брови. - Какой упокой? День рождения у меня...
- Тогда за неудавшийся упокой.
- Неудавшийся... - махнула она рукой, выпила, ткнула вилкой в тарелку с грибами. - Масло у тебя кончилось, Петр. Надо двигать в сторону ближайшего сельпо. Ты что не пьешь?
- А чего пить-то? Не пил никогда, а всю жизнь, как пьяный прожил.
- Для того и пьют, чтобы трезвым не быть. Дурак ты, Зуев. Я пока пьяная была, ни смерти, ничего не боялась. А как голова прояснилась, только что не обделалась. Пей, Зуев. Праздник у меня. Ты бы хоть подарил чего, что ли? Не пьешь? А я еще выпью!
Она выпила еще рюмку, бросила в рот картошку, скривилась от боли и, схватив всю кружку, сделала несколько жадных глотков. Зуев медленно поставил стаканчик, взял в руку кусок хлеба.
- А я вот пью, Зуев, - оперлась она о гроб локтями, медленно и пьяно моргнула длинными ресницами. - Пью!
- Мужика тебе надо, - сказал Зуев.
- Мужика? - усмехнулась она. - Так есть мужик. Или был. Здесь и был, три дня назад. Такого, что ли? Так он второй раз не промахнется. Что за мужики все, или сволочь, или размазня? Вот была бы я мужиком, я бы ... Я бы уж не промахнулась. Зуев? Выпей со мной. Хочешь, я на колени встану? Я все могу, Зуев! А?
Она упала на колени и поползла, поползла вокруг стола живой пьяной змеей молодой плоти, и Зуев, спасаясь от этой змеи, взял стаканчик и, опрокинув обжигающую жидкость в полумертвое нутро, начал подниматься, цепляясь за скатерть и сгребая со стола тарелки и чашки.
- Ну, ты, Зуев, молоток!
Она придержала скатерть и, обдав запахом влажного женского тела и самогона, поймала его, валящегося в пустоту гнилым бревном.
- Куда собрался-то, праздник в самом разгаре?