— Могу я надеяться на ваше благоразумие в этом вопросе? — наконец спросил он после долгого молчания.
— Несомненно, — уверенно ответил я.
Тогда доктор повернулся ко мне и посмотрел прямо в глаза, начав рассказывать о жутком конце этой печальной истории.
— Я полагаю, вы все знаете о прогрессии снов Фарлоу, не так ли? — осведомился он для начала.
— Да, он все мне рассказывал, — подтвердил я.
Сондквист поведал мне, что в последние дни лечения Фарлоу был, как всегда, тихим и послушным. Но перед самой последней ночью он вдруг очень разволновался и в беседе с доктором рассказал ему о своих тревогах. Дело было в том, что в последнем сне янычары так близко подъехали к Фарлоу, что он мог уже дотронуться до них. И он опасался, что если следующей ночью сон повторится опять, то они уничтожат его, и он погибнет.
Сондквист, разумеется, имел другое объяснение этим снам. Он полагал, что последнее видение должно ускорить развязку болезни, потому что как раз оно-то и содержит в себе зерно всей проблемы. Он сказал Фарлоу, что если тот выдержит этот критический момент и пересилит в себе страх, то дальше сможет жить совершенно нормальной жизнью. По мнению доктора, именно после этой ночи, если действительно придет тот самый сон, которого Фарлоу так боится, он будет вылечен, и навязчивые кошмары навсегда оставят его. Реакция моего друга была вполне понятной: он страшно рассердился, заявив, что Сондквист ничего не понимает и не хочет понимать, потому что его собственная жизнь не висит на волоске. В конце концов Фарлоу до того разгорячился, что пришлось вызвать санитаров, чтобы успокоить его. Он выкрикивал что-то насчет янычаров из Эмильона и умолял Сондквиста поставить у его постели на ночь охрану.
Директор дал ему успокоительные таблетки и велел ночным сестрам время от времени заглядывать в палату. Фарлоу перевели в комнату с мягкими стенами и полом, и так как смирительная рубашка больше не требовалась, спал он, как всегда, на кровати. В два часа ночи дежурный санитар заглянул в окошечко изолятора. Пациент спал.
А около четырех утра клиника была разбужена жуткими криками. Неистовые вопли неслись из палаты Фарлоу, и это было нечто ужасное, чего раньше никогда не приходилось слышать даже директору. Первый санитар, который заглянул в окошко палаты, тут же отвернулся. Его страшно рвало несколько часов, а потом он потерял сознание. С огромным трудом Сондквист заставил себя войти в комнату. После тщательного исследования содержимого палаты была вызвана полиция, сделаны фотографии, и опрос свидетелей длился целую неделю.
Ради поддержания спокойствия среди пациентов и персонала Гринмэншен, а также для сохранения репутации самого доктора Сондквиста, высшие власти, среди которых был и сам начальник полиции графства, решили, что делать этот случай достоянием гласности не следует, и его быстро замяли.
Истина была настолько фантастичной, что единственное письменное упоминание о ней сохранилось лишь в личном архиве Сондквиста, который все это время был заперт на замок, и документы могли быть опубликованы только после его смерти.
Здесь я начал задавать вопросы, и доктор подробно ответил на них. Потом он дал мне посмотреть фотографии, сделанные в тот страшный день, и я подумал, что было бы лучше их сразу же уничтожить. Никогда не забуду, что там было изображено… С болью в сердце я, наконец, вышел из ворот Гринмэншен и как пьяный поехал домой.
Когда я окончательно пришел в себя, то первым делом отыскал пресловутый камень, переданный мне Фарлоу. замотал его в мешковину и привязал к свертку несколько тяжелых железок. Затем поехал на мост и выбросил все это в реку. После этого мне показалось, что часть мрачной тени сползла с моего рассудка. Но все же эта история продолжает неотступно преследовать меня, и в последнее время мой сон стал часто нарушаться. И я молю Бога, чтобы мне не снились сны, которые посещали Фарлоу…
То, что рассказал мне Сондквист, и что я увидел на фотографиях, напоминало разделочную комнату в мерзкой кровавой бойне. В палате Фарлоу, которая была обита мягкой материей, и где не было ни одного острого угла, а тем более — оружия, лежали окровавленные, изрезанные, растерзанные куски его трупа, в нечеловеческой злобе разбросанные по всему помещению — там глазное яблоко, там рука, там часть ноги, точь-в-точь как на демонических полотнах Иеронима Босха. С той лишь разницей, что все это было на самом деле. Не удивительно, что многие медсестры потеряли сознание при виде этой картины, а санитарам, убиравшим помещение, пришлось пользоваться масками и щипцами.