Девочка помолчала минуту, потому что этот грязнуля сумел удивить ее, и снова коснулась его маленькой ладошкой, и объяснила голосом, которым всегда говорит папа, когда она пытается выбежать на дорогу или дотронуться до провода:
— Но я же не могу быть твоей подружкой! Я девочка очень умная и популярная, а ты — простой грязнуля, который всегда сидит в стороне и все время молчит. И единственное, что в тебе есть, это твои глаза, и это тоже сейчас же исчезнет, если я соглашусь с тобой дружить. Хотя должна сказать, что сегодня ты значительно менее грязный, чем всегда.
— Я смешался с водой, — признался менее грязный мальчик, — чтобы мое желание осуществилось.
— Извини, — сказала девочка, у которой уже осталось мало терпения, и вернулась на свое место.
Весь этот день была девочка грустной, ибо поняла, что, по-видимому, никогда не будет у нее блистательных глаз. И все рассказы, и песни, и ритмики не могли избавить ее от грусти. И каждый раз, когда ей уже почти удавалось перестать об этом думать, она видела молчаливого мальчика, стоящего напротив, и глядящего на нее, и только глаза его сияли все сильнее и сильнее, как будто нарочно, чтобы ее рассердить.
Я еду по старому шоссе на юг, в сторону Ашдода. Рядом со мной сидит Бени Багажник, слушает магнитофон и выстукивает по панели. Ему хорошо знакома эта дорога, еще с тех пор, когда он до армии жил здесь и каждую пятницу совершал с приятелями паломничество в Тель-Авив. Это они придумали ему прозвище «Бени Багажник». Теперь никто уже его так не называет, даже просто «Бени». Теперь большинство зовет его «господин Шолер» или просто «Шолер». Жена величает его Биньямином. Мне кажется, что ему нравится это имя.
Сейчас мы направляемся в какой-то районный совет неподалеку от Хадеры, чтобы завершить сделку. Точнее, он едет завершать, а я его везу. Это моя работа, я — водитель. Когда-то я занимался развозкой молочных продуктов, что было более денежно, но меня совсем не устраивает вставать каждый день в четыре утра и спорить со всякими скупердяями из маркетов по поводу десяти агорот. Бени Багажник говорил мне когда-то, что я человек без амбиций, и что он завидует мне в этом. Я думаю, что это был единственный случай, когда он выпендривался передо мной. Обычно он, как раз, ничего.
В первый же день, когда я начал работать у него и открыл перед ним дверцу машины, он велел мне этого не делать. Он всегда сидит спереди, даже если читает или просматривает бумаги. Когда мы останавливаемся перекусить, он всегда приглашает. Именно это мне не нравится, и, в конце концов, мы договорились, что пять раз приглашает он, а потом наступает моя очередь его пригласить, потому что он зарабатывает в пять раз больше меня. Это была его идея, и я согласился, ибо это выглядело вполне логично.
Первый раз я пригласил его в какую-то шашлычную на заправке, где-то на юге. Перед тем, как я стал расплачиваться, официант вдруг его узнал: «Ох-ты, умереть мне на месте, если это не Бени Багажник!» Тот неохотно улыбнулся официанту и кивнул, но я видел, что он не в восторге от этой встречи. Между нами был уговор, что если один приглашает, то другой оставляет чаевые, и по дороге к выходу до меня дошло, что он ничего не оставил официанту.
— Ну, и клещ! — сказал я ему в машине.
— Почему? Как раз вполне приличный человек, — ответил он, не слишком вдаваясь в дискуссию, — он был, наверное, лучшим учеником во всем нашем выпуске, странно, что он застрял в официантах.
Я хотел, было, спросить его о чаевых, но мне это показалось не слишком удобным, и спросил его только о прозвище.
— Я не люблю его, — сказал он вместо ответа. — Никогда так не называй меня, о-кей?
Вечером, прежде чем я высадил его у дома, он слегка смягчился, и рассказал мне, как однажды, еще ребенком, опоздал в школу. В коридоре кто-то посоветовал ему сказать учительнице, что отец подвозил его, и у него что-то сломалось по дороге. Он и в самом деле так сказал. А когда учительница спросила, что именно сломалось в машине, мальчик Бени ответил, что сломался багажник, и тут же был выдворен к директору.
С тех пор, как я слышал этот рассказ, я по-прежнему зову его Шолером, но не в состоянии в мыслях называть его иначе, чем Бени Багажник. «Я собираюсь вставить этому Шимшону такую цену, что у него кипа взовьется птичкой, — говорит Бени и выстукивает по панели ритм песни, звучащей по радио. — Эти местные советы прикидываются бедными-несчастными, а сами лопаются от денег». Мы заранее договорились после окончания этой его встречи поужинать в одном русском ресторанчике в Ашдоде, о котором говорят, что это нечто. Приглашает Бени Багажник. Я, может быть, даже немного выпью, ну, не слишком, мне еще ехать в Тель-Авив.
Он отправился на встречу, а я припарковал машину. Всю дорогу я чувствовал, что руль ведет себя как-то не так, а теперь вижу, что и из переднего колеса вышел почти весь воздух. Запасное колесо у меня есть, а вот домкрат куда-то исчез. Можно, конечно, и так дотащиться до Тель-Авива, но как-то надо убить время.
— Эй, мальчик, — подзываю я худенького пацана, гоняющего во дворе мяч, — спроси-ка у отца, есть ли у него домкрат.
Мальчик сбегал и вернулся с некто в шортах и шлепанцах.
— Эй ты, придурок, скажи-ка мне кое-что! — не балуют любезностью Шлепанцы, помахивая при этом ключами автомобиля. — Чего это вдруг я обязан тебе помогать?
— Потому что так веселее, и это приятно, когда люди помогают друг другу, — взываю я к гуманности. А потом еще говорят, что на периферии сплошное человеколюбие!
— Ты меня не припоминаешь, а? — говорит он, вытаскивая из автомобиля домкрат и швыряя его к моим ногам. — Два свиных стейка без косточки, в тарелке, кола, диет-кола, одна бавария, две ложечки. А о чаевых ты не слышал, господин веселый?
И тут я узнаю его, этого официанта. Однако он как раз неплохой мужик — ругань руганью, а с колесом помогает. Я-то в этом ничего не смыслю.
— Классная машина! — говорит он мне, когда мы заканчиваем.
А когда я объясняю ему, что я всего лишь водитель, он изумляется.
— Так ты в ресторане был с шефом, — улыбается он. — Бени Багажник — твой шеф?! Классная машина и классный шеф! Бедный Бени…
Его сын возвращается к нам с семейственной колой, почти без газа, и с двумя стаканами.
— Он тебе когда-нибудь рассказывал, почему его зовут Бени Багажник? — спрашивают Шлепанцы, наливая колу. Я кивнул.
— Ну, и красавцы мы были, а? — он довольно таки мерзко захихикал. — Ты засовываешь его иногда в багажник, так, для ностальгии?
Потом, когда видит, что я не понимаю о чем это он, тут же принимается рассказывать, как в старших классах у них была компания из шести приятелей, и каждую пятницу они вместе отправлялись в Тель-Авив. Пятеро спереди и Бени.
— Он сворачивался там, на парадной одежде, в три погибели, — Шлепанцы улыбаются, — и мы закрывали багажник, и открывали его только в Тель-Авиве. А потом то же самое на обратном пути. Ты когда-нибудь ездил пьяным в багажнике?
Я качаю головой, что нет.
— Я тоже нет, — он забирает у меня пустой стакан. — Ничего страшного, по крайней мере, сейчас он ездит спереди.
Я еду по старому шоссе на север, в сторону Тель-Авива. Рядом со мной сидит Бени Багажник. Слушает магнитофон и выстукивает по панели. Ему хорошо знакома эта дорога. Еще до армии, когда он жил тут неподалеку, каждую пятницу они с приятелями совершали паломничество в Тель-Авив. С теми, что придумали ему это имя — Бени Багажник. Сегодня уже никто его не называет так.
Видно у меня в компьюттере что-тто глючит. Похоже, это даже не компьютер, просто клавиатура. Как раз купил его недавно, б/у, у одного, по объявлению в газете. Странный такой тип, дверь открыл мне в шелковом халате, ппрямо как дорогая проститутка в черно-беломм фильме. Сделал ммне чай с мяттой, которую сам вырастил в цветочном горшке. И говорит: «Этот коммпьютер — находка. Стоит взять, не пожалеете». Я выписал ему чек, а сейчас как раз поряддком жалею. В объявлении было написано, что иммущество распродается по случаю поездки за границу, но этот мужжик в халате сказал, что на самом дделе вся эта история с продажей из-за того, что он вот-вот уммрет от какой-то болезни, а это не то, о чем напишешь в объявлении, конечно, нет, если ты хочешь, чтоб кто-нибудь появился. «В сущности, — сказал он, — смерть неммного похожа на поездку куда-нибудь, так что не такой уж это и обманн». Когда он говорил это, было у него в голосе что-то трепетное, оптиммистичное такое, как будто ему на секунду удалось представить ссмерть как некое милое путтешествие в новое мместо, а не просто как мрачное нечто, дышащее тебе в затылок. «Есть гарантия?» — спросил я, и он усмехнулся. Я как раз, спрашивал серьезно, но когда он зассмеялся, от неловкости, я сделал вид, что это была шутка.