Живая лента конвейера действовала бесперебойно, словно отлично собранный и налаженный механизм.
Работа не могла быть легкой, но со стороны казалось, что никто, даже хрупкие женщины, не напрягается. Лишь едва заметные струйки пота из-под хатимаки выдавали усилия. Платки, жгутом перевязывающие голову, низко надвинутые на лоб, чтобы во время работы пот не стекал на глаза, стали привычны для европейского глаза после многочисленных документальных фильмов о бастующей, демонстрирующей Японии. Хатимаки стал символом японского труженика, добывающего хлеб буквально в поте лица своего.
Солнце, близясь к зениту, палило нещадно. Однако жары не чувствовалось, так как с океана тянул освежающий ветерок. Мужчины помоложе работали в купальных трусах, постарше — обнажены до пояса, женщины — в платьях с высоко подоткнутыми подолами, в соломенных шляпах.
Задолго до рассвета от берега отошли две рыбацкие шхуны. Милях в шести от берега они сбавили ход, развернулись, рыбаки сбросили сети. Снизу ко дну их тянули грузила, по верхней линии поддерживали поплавки. "Стенки" вытянулись почти на километр. В головной части они распахивались метров на пятьсот, в хвостовой сужались конусом в огромную мошну, образуя невероятный по размерам морской бредень. Его-то в надежде на хороший улов и тянули жители деревни с самого рассвета. С берегом сети соединялись толстыми капроновыми канатами. На них набрасывались нахлестки с широкими ремнями, в которые и впрягались "бурлаки". Каждый из них, подойдя к кромке воды, цеплял к канату специальный крюк, впрягался в ремень и делал сорок-пятьдесят шагов до того места, где вытянутый канат сворачивали в бухты.
Как это всегда бывает, ритм работы исподволь захватил меня. Незлобиво посмеиваясь, двое из парней подвинулись, уступая место. Минут через тридцать я дорого бы дал, чтобы воздержаться от столь опрометчивого шага. Самолюбия хватило еще на каких-нибудь минут пятнадцать, и вот уже, как чужеродное тело, к тому же намяв порядочные мозоли, я оказался за лентой конвейера. А они, все, как один, поджарые, теперь уже на настоящем пекле, не меняя ритма, продолжали тянуть канат.
К полудню все чаще стали поглядывать на хвостовой буй, увенчанный флажком. Наконец он уже совсем ясно обозначился в нескольких десятках метров от берега. Тогда дружнее навалились на веревки. Прежде еле улавливаемое ритмичное посапывание перешло в оживление, потом в гул: горловина мошны чинно приближалась к берегу. Несколько стариков, сняв ремни, вошли по колено в воду. Все предвещало наступление торжественного момента.
Неожиданно к берегу подкатила черная, слепяще отполированная машина. В сиянии солнца на фоне гладкого прибрежного песка она была словно огромный лакированный жук. Повадки вышедшего из машины крестьянского вида мужчины сразу выдавали хозяина. Гул стих. Расступаясь, работавшие пропускали вновь прибывшего к берегу, куда уже подтащили сеть. Вот на полутораметровой глубине запенилось, заискрилось. В сетях билась невиданная мною досель морская диковина: огромные, странной формы рыбины, королевские крабы, необыкновенной величины морские звезды. Попался даже небольшой скат, которого, с опаской подхватив палкой, вышвырнули подальше на песок.
Из сетей сачками быстро и умело, без видимой сортировки, все подряд выбиралось в деревянные садки. Хозяин, на которого уже опять никто не обращал внимания, потянулся и наметанным глазом извлек из серебристо-чешуйчатых россыпей большущего краба, фамильярно ухватив его за клешню. Затем, уже по дороге к автомобилю, он добродушно о чем-то распорядился и, небрежно бросив "короля" под сиденье, рванул с места.
Притихшее было оживление вновь набрало силу. Все наперебой делились впечатлениями, оценивая улов. Сказалось напряжение многих часов, когда каждый из них едва проронил слово. Проворные руки, ловко орудуя сачками, извлекали все новые порции морских ежей, макрели, гребешков, глазастых красных окуней. Кто-то цепко ухватил трепещущую рыбешку граммов этак на четыреста, в мгновение ока содрал чешуйчатую кожицу. Затем, освежевав рыбу, ополоснул необыкновенной свежести розовую пластинку мяса в океанской воде и с видимым удовольствием принялся смаковать его прямо так, без соли и других специй.
…Результаты серьезной работы японских ученых по выяснению состояния питания японцев в настоящее время позволяют сделать следующий важный вывод: непрекращающийся рост цен на продукты питания, достигший небывалых размеров в кризисные годы (1974–1975), привел к невиданному разрыву в расходах на питание, а также в качестве питания между более и менее обеспеченными слоями японского общества. Так, цены на рис, все еще составляющий основу питания японцев, возросли за период с 1967 по 1973 год на 46 процентов. Это привело к тому, что наименее обеспе-ценные слои населения перешли на один лишь низкокачественный рис. Рост цен особенно сказался на потреблении мяса. С 1967 по 1973 год цены на говядину возросли на 80 процентов, на свинину — на 57, на куриное мясо — на 30 процентов. Уровень доходов японской семьи легко проследить на том, сколько раз в неделю, в каком количестве она позволяет себе мясо. За последние кризисные годы японской экономики разрыв в употреблении мяса между обеспеченными и малообеспеченными слоями населения еще более увеличился. Цены на продукты питания продолжают неудержимо расти. Вот почему в последние годы в выступлениях японских трудящихся все чаще звучит лозунг: "Долой зарплату, долой пенсию голодного пайка!"