В тот день я нашел на кладбище крохотного котенка с разноцветной ленточкой на шее. Я подобрал его, отыскал на одной из террас солнечный уголок и отнес туда немного молока. Но не прошло и нескольких минут, как на террасу с рычанием прибежала храмовая собака, мерзкое создание, уже не однажды устраивавшая на меня засаду, схватила котенка зубами за шею и трепала до тех пор, пока тот не издох.
Люди, жившие по соседству с монастырем, нередко оставляли котят в монастырском саду. Они не убивали животных, это не согласуется с буддизмом. Будда сострадателен, а убивать — жестоко. Они приносили котят в монастырь, передавали кошачьи души Будде и его монахам. А между тем монахи уже не знали, что делать с этими многочисленными беспомощными котятами и их жалобным мяуканьем. Обычно с ними разбиралась собака или же монахи топили их в пруду ночью, когда поблизости никого не было. Не зная об этом, я выронил метлу и горько заплакал. Я уже много лет не плакал.
Проехала какая-то машина с громкоговорителем, из которого доносился бравурный марш. Музыка прервалась, и чей-то завораживающий голос бодро поведал мне о болеутоляющих свойствах аспирина.
К этому времени я уже немного понимал по-японски. Новизна экзотического загадочного Дальнего Востока постепенно исчезла. Безусловно, люди здесь были другими и носили другую одежду. Да, я жил в одном из восьми тысяч храмов, посвященных высшим мирам, и ежедневно имел доступ к мудрому просветленному наставнику. И при всем том меня не покидало болезненное чувство, что во мне ровно ничего не изменилось.
Слезы ничуть меня не удивили, удивило скорее другое: почему я не рухнул в пропасть отчаяния раньше. Никаких мыслей вроде: «Зачем я ввязался во все это» или «Все это бесполезно». Просто было невероятно грустно, но я не хотел описывать свое чувство или как-то его определять. Чуть позже, сидя в зале для медитации, я размышлял о том, что мне трудно вписаться в монастырскую жизнь, что я чувствую себя как цыпленок среди утят, не способен установить контакт, не умею общаться. Нет, не совсем так, ведь мне и раньше приходилось попадать в необычную обстановку. Дело не в том, что я оторван от людей, а в том, что я утратил надежду, не видел выхода. Вот он, конец света. Дальше идти некуда. Возвращаться я не хочу, придется остаться здесь. Я не бунтовал, не протестовал, но чувствовал себя нелепо: вот в пустом монастырском саду стоит крутой ездок на мотоцикле, соблазнитель милых и невинных девочек, читатель глубоких и умных книг, вечный борец с истеблишментом и, прислонившись к надгробию, плачет.
Питер как-то сказал, что человек играет много ролей, но ни одна из них не настоящая. Каждая роль — еще одна маска, бессознательно сформированная его средой и склонностями. Человек подобен луковице. Когда он входит в себя посредством медитации, самообуздания, борьбы с эго, слои этой луковицы один за другим отпадают, и с исчезновением последнего у него ничего не остается. Мне его объяснение не понравилось: стоит ли городить огород, чтобы стать ничем, раствориться в пустоте?
— В таком случае, — сказал я, — человека больше нет. А если его нет, кто будет наслаждаться достигнутым просветлением и неизмеримой свободой?
— Посмотри на учителя, — сказал Питер. — Вот он. Ты понимаешь?
Мастер как раз прошел мимо, и мы посмотрели, как он вошел в ворота. Питер засмеялся, но не так, как смеются, что-то скрывая, а радостным, веселым, довольным смехом.
— Да, — сказал я.
Я не понимал. Нет, все-таки понимал. Я чувствовал, что он прав, и догадывался, что однажды ясно пойму, что он произнес ужасную правду. Все необходимо уничтожить, отбросить — тщеславие, ревность, чувство безопасности, любой крюк, любую поддержку, за которую можно ухватиться.
Одна американская гостья сказала как-то настоятелю, что в глубине ее души есть священное зернышко, позволяющее ей обретать покой, и что это зернышко всегда с ней, хотя иногда его непросто отыскать.
— Да, — сказал настоятель. — Оно доставляет вам немало хлопот, это зернышко, оно преграждает вам путь. Выкиньте его, не думайте о нем, избавьтесь от него!
По ее реакции я понял, что она догадалась, что он имеет в виду. Но одно дело догадаться, и другое — знать и применить свое знание. Она покинула монастырь со своим зернышком, и точно так же сейчас я прислонился со своей грустью к надгробию.
Тогда же мне рассказали знаменитую историю об упавшем со скалы человеке. Он повис над пропастью, ухватившись за тонкую ветку дерева, растущего между камней. Сделав некоторое усилие, он может подтянуться и забраться наверх, но там сидит и скалит зубы свирепый тигр. Если человек выпустит ветку, он упадет в когти другого тигра, поджидающего внизу. И пока он вот так висит, объятый страхом, появляются две мыши, черная и белая, и начинают грызть ветку, за которую он держится. Всякий, кто «изучает» дзен-буддизм, рано или поздно оказывается в этой ситуации. Он знает, что нужно что-то сделать, что-то отбросить, что бездействовать нельзя, поскольку ситуация, в которой он оказался, тупиковая. Но что бы он ни сделал, это ему не поможет. И пока он колеблется и мучается, мыши «да» и «нет», «то» и «это», «хорошо» и «плохо» продолжают грызть ветку.