В один из уик-эндов я оказался на вечеринке, проводимой по правилам светского общества. Впервые в жизни я надел вечерний костюм, который одолжил мне Лео. Дамы проявляли ко мне большой интерес. Для меня оказалось приятной неожиданностью думать, что я, отскребавший в монастыре пол и выдергивавший сорняки, был здесь таинственной личностью, романтиком, мистиком. Сигара во рту, стакан виски со звонкими ледяными кубиками в руке, подтянут как офицер голландских военно-морских сил (наклонившись, я рисковал потерять брюки; чтобы они держались, приходилось выпячивать живот), я снисходил до уровня этих светских дам, восхищался их бюстами, изящно приподнятыми невидимыми пластиковыми конструкциями, а небольшой джазовый оркестр в это время делал атмосферу вечера еще теплее. Моя роль мне не мешала, но немного спустя все это стало выглядеть довольно нелепо. Если бы меня увидел здесь наставник, он наверняка бы усмехнулся.
— А коан?
Дамы хотели знать и о нем.
— Так что же все-таки это такое, коан? Как можно описать хлопок одной ладонью?
Совсем недавно вышла книжка, в которой были приведены некоторые коаныи дзенские притчи, и все в этой компании ее прочли.
— Действительно ли дзенский наставник сломал ногу своему ученику, прищемив ее створкой ворот? Неужели эти жестокие методы могут привести к просветлению? Правда ли, что один ученик в Китае отрубил себе руку, чтобы доказать наставнику свой интерес к дзену?
— Полагаю, что это так, — ответил я.
Однако наставник никогда никому не ломал ног и не выказывал желания, чтобы я себя уродовал. Неплохая идея, подумал я. Будь я уверен, что отрубленная рука немедленно приведет меня к просветлению, я предпочел бы этот метод нескончаемой муке на скамье для медитации.
Меня несколько раз спросили, дал ли мне наставник коани, если дал, решил ли я его? Спрашивавший господин представился как специалист по дзен-буддизму. Он сказал, что посещал лекции в Лейденском университете.
— Я знаю, как звучит хлопок одной ладонью, — прошептал он мне на ухо и поглядел на меня так, словно мы оба принадлежали к тайному братству.
— А я нет, — ответил я.
— Конечно, конечно, — хитро улыбнулся он, — настоящее понимание никогда не выставляется напоказ.
Я выпил в тот вечер слишком много, но вряд ли кто-нибудь это заметил. После вечеринки Лео отвез меня в бордель, где были мальчики, одетые как девушки. Гомосексуальность и трансвестизм, если они имели отношение к проституции, были запрещены тогда законом, и в борделе имелось несколько настоящих девушек, в баре, для отвода глаз. Редкий случай, чтобы мужчина, предпочитающий женщин, оказался в такой ситуации. А когда девушки узнали, что я говорю по-японски, хоть и плохо, их восторгу не было предела. Я был заласкан и захвален. Лео, по-отечески оглядев меня, запихал меня в утреннее такси, а сам уехал домой размышлять о дзен-буддизме.
— Я, разумеется, буддист, — сказал он. — Но стоит немного задуматься, и у меня уже вряд ли хватит смелости практиковать мою веру.
Взмахнув сигарой, я пожелал ему обрести силу.
— Я восхищаюсь тобой, — сказал он и склонился надо мной — сама корректность и вежливость, как обычно. — Я всегда хотел делать то, что делаешь ты. Поэтому рад, что встретил тебя.
— Смотри, — сказал я, — куда ты меня привел.
— Ты сам этого хотел, — сказал Лео, — с этим ничего не поделаешь. Не только собака обладает природой Будды, но и шлюхи тоже.
— Счастливой Пасхи, — сказал я.
Его разозлила моя фривольность, но на следующий день он был таким же добрым и дружелюбным, как всегда.
Глава 10
Рохацу, неделя недель
Сэссины,недели медитации в дзенских монастырях, приходятся на каждые первые семь дней шести месяцев в году. В неделе семь дней — об этом я совершенно забыл. До сих пор я думал, что в неделе пять дней, состоящих из повторяющихся обязанностей, за которыми следуют два дня совсем иного порядка, позволяющие забыть первые пять дней.
В дзенском монастыре неделя состоит из семи дней. Каждый медитативный период длится ровно двадцать пять минут, а пауза между двумя периодами — ровно пять минут. В одиннадцать часов вечера последний удар большого медного колокола медленно растворяется в воздухе, и только тогда наступает время сна. В некоторые сэссиныотводится больше времени для медитации, чем в другие. Летом, когда много работы в саду и огороде, — от семи до девяти часов в день, зимой — одиннадцать часов.
Но, как мне сказали монахи, бывает и хуже, хотя поначалу я им не поверил. Первая неделя декабря — это Рохацу. Рохацу — это всем сэссинам сэссин. Пятнадцать часов медитации в день. С двух часов ночи до четырех утра. С пяти утра до одиннадцати. С часу дня до пяти. С семи часов вечера до полуночи. Всего семнадцать часов, но определенное время занимают посещения наставника, оно вычитается из времени на медитацию.
Я не мог этому поверить. Ведь это невыполнимое упражнение, даже при постоянных окриках и битье. Ни один человек не сумеет просидеть пятнадцать часов в сутки, тем более в стрессовом состоянии, с введенным в живот вопросом без ответа. Я рухну без сознания или сойду с ума. Разумеется, Будда медитировал неделями, сидя на камне под деревом. Но это было две с половиной тысячи лет тому назад. Святой, окутанный туманом древности, Христос молился в пустыне сорок дней без перерыва. Но это было две тысячи лет тому назад. А я — современный западный человек, то есть человек беспокойный, нервный, шумный, лишенный просветления и сил. Даже при наличии определенного чувства юмора и безразличия к обыденной жизни невозможно молча отсиживать пятнадцать часов в сутки. Хорошо, я могу просидеть одиннадцать часов в день, но сильно ерзая, украдкой поглядывая на окружающих и на часы, прерываясь на час и более, чтобы поспать или посидеть на надгробии, покурить и помечтать.
Я старался не думать о предстоящем ужасе, как когда-то выбрасывал из головы грядущий визит к дантисту или подступавший все ближе и ближе день экзамена. Но это совсем другое дело. Дантистов и экзаменаторов насылали на меня некие могущественные силы извне, свирепые и необоримые, от них у меня не было защиты. Но что заставило меня заняться обучением, которое требует абсолютно невозможного?
Я сидел на лестнице, ведущей из моей комнаты в сад, курил и любовался декоративными елями, аккуратно подстриженными, удивительных очертаний, слегка покрытыми тонким слоем снега. Волшебное, изумительное зрелище! Я сказал об этом старшему монаху, случайно проходившему мимо. Он на секунду остановился, из вежливости глянул на деревья и сухо согласился с тем, что они красивы: «Как на картинке!»
Его замечание разозлило меня. «Как на картинке». Что за глупость! Ограниченно, буржуазно. И это говорит просветленный человек, не один раз испытавший сатори,то есть вспышку внезапного озарения, и уже завершивший изучение коанов.
Есть дзенский коан,в котором спрашивается, почему Бодхидхарма, первый дзенский наставник, пришел в Китай. Символический вопрос, важный вопрос, вопрос того же порядка, что и «В чем сущность буддизма?». Один дзенский учитель принял такой ответ: «Ель в саду храма». Простое дерево, такое же, как сейчас передо мной. Дерево — это идеальная красота, в которой выражено все остальное, в том числе сущность буддизма и причина долгих странствий Бодхидхармы по чужой стране. Я достаточно хорошо понимал это. Во всяком случае, я любил деревья. Но если я скажу наставнику, что вселенская истина, смысл жизни, выражена в дереве, он поднимет свой колокольчик и выгонит меня прочь или же с улыбкой покачает головой.
Неужели я приехал сюда для того, чтобы посещать старика японца, который высмеивает все, что я говорю и что могу сказать, чтобы сидеть по пятнадцать часов на циновке семь дней без перерыва, чтобы монахи били меня крепкими деревянными палками?
Я тихо выругался. Что же, черт возьми, со мной происходит? Почему я не могу жить спокойно и делать все как положено, как живут мои братья и сестры, как всегда жил отец? Моя бабушка, которую я никогда не видел, сказала бы, что нет нужды разбивать себе голову о вопросы, на которые нет ответа. Как-то моя мать спросила у нее, что находится за пределами вселенной.