То, что четвертый день был самым трудным, подтвердили впоследствии и остальные. Шестеро мирян, живших по соседству, присоединились к нам на этой неделе: врач, местный булочник и еще четыре человека, которых я не знал. На четвертый день они все куда-то исчезли, не оставив даже подушек. Их исчезновение никак не обсуждалось. Японцы очень тактичные люди — если что-то происходит не так, они молча это принимают. Но Джеральд и я, два невоспитанных чужеземца, два западных варвара, обменялись улыбками.
Лицо Джеральда утратило всякое выражение, щеки ввалились, веки покраснели, словно воспаленные. Наши ладони опухли и отекли от многочасового лежания. Двигаясь, мы спотыкались. Наставник тоже заметно изменился. Я впервые увидел его в зале для медитации, где он подолгу сидел вместе с нами, не считая того времени, когда уходил в свой маленький домик, чтобы принять там нас. Его глаза сильно ввалились, а сморщенное лицо ощетинилось редкими островками пробивавшихся усов и бороды. Вместо его сияющего черепа я видел теперь бахрому из седой щетины.
Но утомлен он был только снаружи, внутри же оставался все тем же ярым и энергичным бойцом, каким я его знал с первых сэссинов. Его маленькая комнатка сотрясалась от мощи, и я еще сильнее, чем раньше, чувствовал, что бьюсь о твердую стену, но эта стена каким-то таинственным образом пытается мне помочь, что в ней есть вход и этот вход я могу найти. На шестой день моя боль стала настолько сильной, что я принялся стонать, и старший монах отослал меня из зала. Я пошел по слегка поднимающейся тропинке, выложенной камнями, по краям которой внизу рос мелкий кустарник. Должно быть, я закрыл глаза и тут же обнаружил, что лежу в зарослях, совершенно не понимая, кто я и где я. Я не потерял сознания, я заснул. Старший монах услышал шум моего падения, шелест листьев, а потом тишину. Он не покидал зала, не считая обеда в главном храме, но сейчас пришел взглянуть, что случилось. Он разбудил меня и втащил вверх на тропинку, смахнул с меня листья и легонько похлопал по лицу.
— Проснись, уже немного осталось.
В его глазах было дружелюбие, которого я раньше не замечал.
Седьмой день прошел довольно быстро, я засыпал, бил палкой монахов, они били меня, посетил пять раз наставника, был отправлен в столовую и возвратился оттуда в сопровождении старшего монаха и его помощника Ке-сана. Меня больше ничего не раздражало. Последний день. В полночь упражнение прекратится. Конец уже виден, ничего хуже того, что я перенес, не произойдет.
Я считал минуты последнего периода. Двадцать четыре минуты, двадцать три… Удар колокола. Я ожидал, что все расслабятся, обрадуются, начнут разговаривать и смеяться, но тихая напряженная атмосфера в зале не изменилась. Я взглянул на Джеральда, который смотрел на часы, потом легонько свистнул ему, но он только пожал плечами.
Я вышел наружу, умылся холодной водой и стал ждать, когда выйдут остальные. К моему удивлению, опять зазвучал колокол. Медитация продолжалась, а я опаздывал. Я поспешил назад и поклонился старшему монаху, извиняясь за опоздание. Он указал на мое место. Заметив, что его приказание меня смутило, он шепнул, что медитация продлится еще два часа. Позже мне сообщили, что он сказал это только мне. Он прибавил упражнение, чтобы вызвать у нас впечатление, что Рохацу будет продолжаться еще один день, но, по-видимому, решил, что я уже достаточно настрадался, и потому сказал, сколько продлится дополнительное упражнение.
На эти два часа я врос в свое место, замерев в полусне. Зал уже никто не обходил, и я мог раскачиваться, если бы захотел. Я не чувствовал боли, только легкий зуд в ногах, да немного побаливал ожог на животе. Все, что мне было нужно, — это бороться со сном, который грозил меня поглотить. Я по-прежнему плохо удерживал равновесие и поэтому боялся заснуть. Если бы я упал, то выставил бы себя перед всеми на посмешище и, кроме того, мог бы просто разбить голову о пол. В два часа ночи старший монах с силой ударил в колокол, и его чистый звук разнесся по залу. Джи-сан вскочил, выбежал наружу и подлетел к храмовому барабану, а два монаха помоложе принялись бить в большой колокол в часовне. Все поспешили из зала, в последний раз поклонившись алтарю. Я закурил сигарету и засмеялся, глядя на Джеральда, который обнял меня и бормотал что-то неразборчивое. Старший монах сжал мне руку.
— Баня готова. Я потру тебе спину. Это традиция. Последний станет первым. Купайся первым.
Я увидел, что над банным домиком поднимается пар. Повар позаботился обо всем, он всю неделю делал все один и, если такое возможно, устал еще больше, чем мы. Его лицо озаряла широченная улыбка.
Одежда прилипла к моему телу, и я не знал, как бы побыстрее ее снять. Я лил себе на спину и на живот горячую воду из ковша, в то время как старший монах, крошечный и нагой, тер мне спину своими сильными руками. В углу, широко раздвинув ноги, прямо на полу сидел Джеральд и чистил зубы до тех пор, пока его борода не побелела от пены. Молодые монахи терпеливо плескались и тихо разговаривали друг с другом. Историю о футляре, который обжег мне кожу, пересказывали множество раз, и все визжали от удовольствия, даже старший монах и настоятель, пришедший в чистом банном халате взглянуть, как у нас идут дела. Мы провели в бане больше часа, я, волосок за волоском, выбрил щетину на своем подбородке.
Когда старший монах снова повторил мне, что очень доволен приложенными мной усилиями, я сказал, что не совсем его понимаю. Разве не он сам говорил, что, если я не пройду Рохацу, меня выгонят из монастыря?
— Что? — спросил он. — Что еще за чушь?
В разговор вмешался Джеральд, и до меня наконец дошло, что я неправильно понял старшего монаха и двух его помощников. Они говорили мне тогда, что я вряд ли пройду все Рохацу и что я могу — они трижды повторили это — отказаться от испытания. Но им не хотелось бы, чтобы я праздно бродил по монастырю, пока другие заняты нелегким трудом, и поэтому они дали мне адрес гостиницы неподалеку от монастыря. Потребовалось некоторое время, чтобы я смог наконец все это переварить. Джеральд еще раз все повторил.
— Ну и ладно, — сказал старший монах, — я рад, что ты меня не понял, потому что, какие бы причины тебя ни толкнули, ты прорвался. И это отлично.
Джеральд сел и смеялся до тех пор, пока у него не навернулись на глаза слезы. Пришлось плеснуть на него ковш холодной воды, чтобы он замолчал.
— Такой дурило, как ты, — сказал Джеральд, — и в Нирвану-то попадет по ошибке!
После бани монахи отправились на кухню завтракать. На столе я заметил множество японских деликатесов — маринованную редьку, квашеные сливы, водоросли, небольшие чашки с соусами. Старший монах положил мне руку на плечо.
— Это не тебе. Это нам, мы такую еду любим. Тебя и Джеральда приглашает к себе Питер, он вас ждет.
Когда я услышал, как камешки скрипят под подошвами моих деревянных сандалий, почувствовал на своем теле чистую одежду и вдохнул сигаретный дым, когда я понял, что все позади и Рохацу ушло в прошлое, меня захлестнула такая радость, что я остановился как вкопанный. Джеральд толкнул меня вперед.
— Питер, уж поверь мне, приготовил завтрак по-американски.
Так оно и оказалось. Нас ожидал красиво накрытый стол, на котором стояли тарелки с хрустящими булочками, яйца с беконом, свежее масло, большие чашки с кофе и банки с мармеладом и вишневым джемом. Питер продолжал поджаривать булочки, наливать кофе и жарить яйца, пока мы не отвалились наконец на циновки. Этот день был настоящим праздником. Я поспал несколько часов, потом поднялся. Мой жизненный ритм был нарушен, и я не мог спать. Я долго читал, потом снова заснул. Остаток дня провел, чередуя сон, прогулки по саду, еду. Стресс совершенно прошел. Коангрохотал где-то на окраине моего сознания. В уме было очень тихо. Я испытывал невероятное удовлетворение.
Глава 11
Восьмеричный путь и прыжок в болото
В Индии один отшельник медитировал на берегу реки, когда его побеспокоил какой-то юноша. Юноша поклонился и сказал: