— Теперь послушай меня, — сказал Питер, — ибо то, что я скажу сейчас, может тебя, человека простодушного, удивить. Этот распорядок нам ни к чему. У нас не будет ни одного дня, который мы проживем по расписанию, которое только что составили. И это совершенно логично, поскольку мы не оставили в нем места для неожиданных событий. Допустим, к нам придут гости или мы будем работать в саду и задержимся там. К тому же я не могу все время находиться рядом с тобой и контролировать тебя, и потому ты можешь просто ускользнуть к себе в комнату, чтобы выспаться или часок почитать. Так вот, когда ты проснешься и вспомнишь о своем расписании и о том, что ты принимаешь участие в обучении, которое куда-то ведет, подойди тогда к шкафу. Все, что тебе нужно сделать, — это взглянуть на часы, найти нужное место в расписании и делать то, что ты должен делать. Понимаешь меня?
Десять лет, проведенные в Японии, оставили на Питере свой след. Японское общество перегружено писаными и неписаными законами, но в каждом законе имеется лазейка, в которую можно выскользнуть, так что жизнь продолжается и число самоубийств остается незначительным.
— В таком случае, — сказал Питер, — взгляни, что ты сейчас должен делать по распорядку дня.
Я пошел в комнату и вернулся оттуда с улыбкой на лице. Сейчас полагалось спать.
— Прекрасно, — сказал Питер, — я тоже пойду посплю. Когда проснешься, можешь приготовить чай, а после чая поработаем в саду.
Я расстелил на полу спальный мешок, сунул туда подушку, поставил пепельницу так, чтобы до нее можно было дотянуться, завел будильник и закурил. Вошел Питер.
— Эй, — сказал он, — только не это. Курение — дурная привычка, да и к тому же опасная. Дома легко спалить, они сделаны из дерева, соломы и бумаги, ты ведь знаешь.
— Я всегда курю перед сном.
— И никогда не устраивал пожар?
— Никогда.
— Ну хорошо. Тебе придется выкроить время еще и для своих привычек.
Неплохое начало. Я докурил сигарету, аккуратно загасил окурок, перевернулся на другой бок и тут же уснул. После получаса сна, так мне говорили в монастыре, значительно возрастает сопротивление к дневным нагрузкам. Старший монах даже научил меня нескольким упражнениям, чтобы быстрее засыпать, но мне они были ни к чему. Вполне достаточно было закрыть глаза, зевнуть, глубоко вздохнуть — и я уже сплю. Если меня сразу после этого будят, я чувствую себя так, словно меня вытащили с края Вселенной. Я сменил три будильника, прежде чем нашел достаточно громкий, да и тот приходилось ставить в металлическую тарелку вместе с кучей мелочи.
После сна я умылся холодной водой, заварил китайский чай и разбудил Питера, который зарылся в спальный мешок и лежал там, как гигантский банан, изогнувшись между книгами по музыке и горой чистого белья.
Энергия, с которой он проснулся, напугала меня. Он вскочил, сорвал с себя спальный мешок и в несколько глотков проглотил очень горячий чай.
— Пойдем работать, — сказал он бодрым голосом, и через минуту мы оказались у него в огороде, где мне пришлось рыть ямки, пока он ведро за ведром приносил дерьмо из ямы под уборной и большой деревянной ложкой раскладывал его по ямкам.
Его лицо сияло от удовольствия, будто коричнево-желтая каша с торчащими из нее кусками туалетной бумаги была для огорода особым деликатесом. Я с трудом сдерживал тошноту и всякий раз отскакивал, когда он проходил мимо меня, опасаясь, что брызги попадут мне на одежду.
— Ты находишь это грязным? — спросил он меня, очень удивившись.
— Да, — сказал я, — отвратительным.
— М-да, тебе придется понять, что дерьмо — не грязь. Вся японская экономика на нем держится. Здесь нет канализации, все идет в дело. Кому-то приходится возиться с тем, что ежедневно высирает сто миллионов человек на этих островах.
Он сунул мне ведро в руки и сказал, чтобы я наполнил его до краев. Когда содержимое ведра начало расплескиваться, меня вырвало, и я прислонился к стене. После этого тошнота прошла.
В первые же дни моего пребывания у Питера стало ясно, что я абсолютно ничего не могу делать правильно. Мои попытки приготовить еду заканчивались черными клубами дыма и противным запахом, который долго не выветривался из кухни. Когда я протирал мокрой тряпкой деревянные рейки, вода стекала по ним на циновки, и их приходилось с невообразимыми усилиями снимать и выносить в сад сушиться. Когда я сметал пыль с раздвижных дверей (она скапливается на деревянных рейках, скрепляющих дверь, и сметается метелкой), я порвал вставленную между рейками бумагу. Когда я стал чинить бумагу, она порвалась в других местах. Я сражался с домашними делами, подгоняемый сарказмом Питера. Иногда я так смешил его, что он делал кульбиты и катался по полу, чтобы дать выход своему веселью. Питер воспитывался на американской ферме и не мог себе представить, что можно быть таким неуклюжим, как я. Все это он явно рассказывал в монастыре, так как, приходя туда вечером на медитацию, я по выражениям лиц старшего монаха и наставника замечал, что оба они следят за моими успехами и ежедневные доклады Питера доставляют им удовольствие.
Старуха, каждый день приходившая мыть кухню и ванную, старалась помочь мне, но, если Питер был дома, это ей не удавалось. К счастью, днем он преподавал в музыкальной школе, и в это время, как он и предсказывал, я нарушал распорядок, чтобы поспать или почитать, а добрая старушка Токамура-сан отскабливала посуду и исправляла иной урон. Иногда Питер внезапно прибегал домой, обрушиваясь на нас обоих как ястреб с ясного неба.
Мои попытки медитировать стали чуть успешнее. Теперь я гораздо лучше сидел в позе, которая, если особенно не вглядываться, напоминала полулотос. Я отыскал место на террасе с видом на сад камней, где чувствовал себя совсем по-домашнему. Во время медитации я не глядел на камни и кусты, гармонично дополнявшие друг друга, но что-то, казалось, исходило от сада и облегчало мне медитацию. Комаров я отгонял, зажигая специальное японское благовоние, толстую зеленую спиральку с резким запахом. В монастырском зале для медитации мы использовали распылитель. Мне это казалось идеальным решением, так как не хотелось добавлять к моим болячкам еще и чесотку, но некоторые монахи считали распылитель ненужной роскошью. Будда не пользовался средствами против насекомых даже в индийском лесу. Монахи говорили, что насекомых можно отгонять, по-особому сосредоточившись, но я этому так никогда и не научился. Комары меня не слишком беспокоили, я привык к их укусам, но существовала противная черная песчаная мушка, чьи укусы приводили к опухоли, иногда с заражением, из-за которого у меня поднималась температура.
Что было важным в те дни для меня и отчасти компенсировало мои ежедневные мучения, так это мотороллер, который мы с Питером с заднего двора дома его друга привезли в мастерскую на тачке. Ржавая, зазубренная штуковина марки «Кролик», как оказалось, была особо большого размера, сделана на экспорт в западные страны и оборудована мощным двигателем, звук которого напоминал мне грохот моего мотоцикла в Кейптауне. В мастерской пообещали вернуть мотороллер в его изначальное состояние и через две недели доставить домой. Я буквально считал дни.
Мотороллер стал для меня источником радости. Каждое утро я ездил на нем в монастырь через тихий, крепко спящий город, где живыми были только полицейские, пекари, разносчики газет и запоздалые гуляки. В первую же поездку меня остановили двое полицейских и попросили предъявить документы, которых у меня с собой не было, но, когда я сказал, что я ученик дзенского наставника, оба поклонились и извинились. Впоследствии я постоянно встречал их и их коллег, и они всегда приветствовали меня, отдавая честь, в ответ на что я слегка нагибался в их сторону.
Старшему монаху мотороллер не понравился.
— Изучение коанов, — сказал он, — приводит к пониманию того, что все вещи взаимосвязаны. Все существа связаны друг с другом прочными невидимыми нитями. Тот, кто осознал эту истину, будет вести себя осторожно, будет стараться понимать, что именно он совершает. А ты так не делаешь.