После слов о чае ему, вероятно, захотелось пить, и он что-то сказал Питеру, который вежливо поклонился и вышел. Вскоре он вернулся, неся на подносе чайник, чашки, блюдо с печеньем, сигареты и пепельницу.
Наставник расслабился, и атмосфера в комнате сразу же изменилась. Питер прислонился к стене, а наставник потерся спиной об один из вертикальных брусьев. Я тоже сменил позу — от сидения на коленях у меня заболели ноги.
— Вы приехали из Голландии, — сказал настоятель. — Я читал о вашей стране. Вы строите плотины и выкачиваете воду, отвоевывая территорию у моря. Иногда воде удается прорваться, и тогда вы строите новые плотины, начинаете всё заново.
— Между Японией и Голландией была война, — сказал я.
— Да, — сказал наставник, — великая война. Много моих учеников погибло. Война — это упражнение. Теперь у нас мир, и люди упражняются по-другому. Многое строится только для того, чтобы его внезапно уничтожили, а потом построили заново. Вы обвиняете в этой войне японцев?
— Нет, — ответил я. — Я жил во время войны в Голландии и связываю ее зло, ужас и жестокость с немецкими солдатами. С Японией я ничего не связываю. Я уже побыл немного в вашей стране — она очень красивая. У японцев добрые лица.
Наставник улыбнулся. Он протянул мне еще одно печенье и чашку горького зеленого чаю, после чего беседа подошла к концу. Наставник выпрямился, Питер снова сел на колени, а я встал и поклонился.
На улице меня ждал монах с моим чемоданом в руках.
— Ваше жилье, — сказал он и указал на небольшой дом в другом конце сада.
Дом оказался заброшенным. Предоставленная мне комната была большой, но грязной, циновки сильно потерты, решетки, образующие стены, сломаны, а бумага в них порвана.
Монах принес швабру, тряпки и ведро. Он показал мне водопроводную колонку за зданием, потом достал рулон бумаги, какие-то инструменты и принялся приводить в порядок стены. Через несколько часов комнату было не узнать. Починив окна и дверь, монах улыбнулся, поклонился и отправился назад в храм. Я лег на пол, подложив под голову чемодан. Найденное блюдце послужило мне пепельницей. Я удовлетворенно задымил. «Вот я и здесь, — размышлял я, — достиг истока мудрости. Есть возможность чему-то научиться». И все-таки я чувствовал себя не в своей тарелке, обстановка была очень непривычной. Восточный храм с покатой крышей, бумажные стены, потолочные балки, до которых достаешь головой, невысокие фигурки в темных одеяниях. Перед тем как я провалился в сон, в сознании сверкнула мысль: «Наверное, лучше было купить старую рыбацкую лодку и плавать на ней по Внутреннему Голландскому морю».
Глава 2
Медитация — это больно
Тук-тук. «Кто-то стучит деревяшкой о деревяшку», — подумал я. Я дернул за тонкий шнур и зажег тусклую лампочку. Три часа ночи. Интересно, кто это в три часа ночи стучит деревяшками? «Ах да, — вспомнил я, — я нахожусь в монастыре и обещал восемь месяцев подряд вставать в три часа ночи». Пока я, ударяясь головой о потолочную балку, торопливо одевался, путаные и злые мысли устроили в голове стычку. Было холодно, глаза так и слипались. Я ударился головой еще раз и обнаружил, что вышел наружу. Я дрожал, прислушиваясь к новым звукам. Разбудивший меня монах продолжал свое занятие в нескольких сотнях шагов отсюда: он стучал деревяшками и выкрикивал имена тех, кого хотел разбудить. В храме звонил колокол, где-то неподалеку бил гонг. Я сполоснул во дворе лицо и руки, на ощупь причесался. Ни света, ни зеркала, ни времени побриться у меня не было. Было всего три минуты с момента пробуждения, чтобы добраться до зала медитации. Вчера вечером Питер рассказал мне немного о распорядке дня. Все должно происходить быстро — времени на раздумье и колебания нет: вставай, одевайся, мойся и шагай в зал для медитации!
Зал располагался в другом конце сада — просторное помещение с широкими и высокими скамьями вдоль двух стен. На скамьях лежали циновки и подушки, по нескольку у каждого монаха. В центре зала возвышался большой алтарь со статуей Маньчжурши, бодисатвы медитации, с мечом для отсечения мыслей в руке. Курились благовония. Войдя, следовало поклониться сначала Маньчжурше, затем старшему монаху, который сидел у входа и следил за происходящим в зале. Потом подойти к своим подушкам и снова поклониться. Эти подушки священны — когда-нибудь вы достигнете на них просветления, обретете свободу и разрешите все свои проблемы.
После чего вы быстро садитесь, скрестив ноги и выпрямив спину. Смотреть нужно прямо перед собой широко раскрытыми глазами. Медитация начинается после того, как старший монах ударит в колокол. Через двадцать пять минут он ударит снова. Предполагается, что вы просидите двадцать пять минут, не издав ни единого звука, спокойно чередуя вдох и выдох и пребывая в состоянии глубокой сосредоточенности.
Теперь можно выйти из зала и снова вернуться в него через пять минут к началу следующего двадцатипятиминутного периода. По окончании двух периодов монахи один за другим покидают зал и отправляются в домик к настоятелю. Потом завтракают. Горячий вареный рис, маринованные овощи, всё это запивают китайским чаем без сахара. Объясняя это в зале для медитации, Питер заставил меня сесть на подушки.
— Положи правую ногу на левое бедро, — сказал он.
У меня не получилось.
— Попробуй скрестить ноги.
Я сел на манер портного.
— Попробуй еще, — сказал Питер.
У меня ничего не получилось — мышцы на бедрах были слишком короткие и неэластичные. Питер грустно покачал головой.
— Будет больно, — предупредил он, — но нужно обязательно научиться.
— А можно медитировать, сидя на стуле?
— С чего это вдруг? — усмехнулся он. — Ты что, старик? Инвалид? Выбрось эту чепуху из головы. Ты молод и сумеешь справиться со своим телом, а мышцы со временем разовьются. Ты скрещиваешь ноги, бедра опускаются вниз, мышцы постепенно растягиваются. Если упражняться ежедневно, через пару месяцев сядешь в полулотос, а через год в полный лотос. Когда-то у меня были точно такие же трудности. К тому же я был совсем негибкий.
— Но почему эти лотосы так важны?
— Чтобы правильно сосредоточиться, дух должен пребывать в равновесии, а для этого должно пребывать в равновесии тело. Двойной лотос — это поза истинного равновесия. В полном лотосе ты достигаешь безмятежности, так как ничего более не случится. Твоя душа успокоится, дыхание станет ровным, поток мыслей прервется. Когда держишь голову и спину прямо, все нервные центры в твоем теле работают правильно. Если тебе не нравится двойной лотос и ты даже не пытаешься его осилить, ты столкнешься с лишними неприятностями, но при этом сохранишь иллюзию того, что делаешь все просто и приятно.
— Но почему нельзя медитировать, сидя на стуле?
— Медитировать можно в какой угодно позе, — ответил Питер. — Но среди них есть лучшая, ей мы тебя и научим. Ты пробудешь здесь восемь месяцев, и мы тебя всему научим. Будь только послушным и поменьше говори. Чем больше говоришь, чем больше занимаешься самооправданием, тем больше времени теряешь. Возможно, у тебя много лишнего времени, но мы — люди очень занятые.
«Дзен свободен, — подумал я, — свободен от забот, нестеснен, непривязан. Ха!»
О Питере я узнал позже. Когда-то он был солдатом и попал в Японию в составе американской оккупационной армии. Случайно встретил на улице дзенского учителя, и эта встреча произвела на него такое впечатление, что позднее он снова приехал в Японию. Как и я, он вошел в ворота этого монастыря, хотя в отличие от меня уже знал настоятеля. Прожив в монастыре около года, он купил неподалеку от него дом и поселился там. На жизнь он зарабатывал играя на пианино и обучая пению, но каждое утро (для меня три часа утра были еще серединой ночи) приходил к настоятелю и почти каждый вечер медитировал в монастыре. К моменту нашей встречи Питер уже десять лет учился у настоятеля и был очень продвинутым учеником.
Сначала я думал, что окажусь под его опекой, но на протяжении первого года почти его не видел. Приходя в монастырь, он направлялся прямо в зал, а после медитации уходил домой. Немало времени он проводил с настоятелем, но меня к нему в дом просто так не пускали. Настоятель принимал меня только в ранние часы, сразу после утренней медитации, это посещение было строго обязательным. Наставник сидел на возвышении, а ученик почтительно ему кланялся. Ничего личного в общении не было. Япония — страна внешних форм и строгих правил поведения. Иногда я случайно встречался с настоятелем в саду и при желании мог задать ему любой вопрос, но явиться к нему домой запросто, как это делали Питер и старший монах, я не имел права.