Критика и поиски средств от печалей конца тысячелетия
Как свидетельствует слоганотворчество Мори, события начала эры Хэйсэй вызвали серьезные споры по поводу экономического и политического будущего Японии. Сточки зрения политики, последнее десятилетие XX в. началось с призывов вернуться к традиции «сильных» государственных деятелей, таких как Ито Хиробуми и Ёсида Сигэру, которые зачастую изображались «дальновидными и энергичными» лидерами, обладавшими очень «твердым характером»{373}. В рядах самой ЛДП Хасимото Рютаро и другие политики, которые стремились ухватить власть, любили называть себя «новыми лидерами», которые привнесут новые перспективы и обновленную энергию в процесс управления. Действуя в этом духе, кабинет Хасимото в декабре 1997 г. объявил о своих планах кардинальной реформы финансовой системы Японии. Этот план получил прозвище «японский Биг-Бен», в честь мероприятий, проведенных в 1986 г. британским премьер-министром Маргарет Тэтчер с целью освобождения британской индустрии ценных бумаг от чрезмерного регулирования. Однако кабинет оказался неспособным перевести разговоры в область практических мер, которые могли бы «спасти нацию от падения, которое кажется бесконечным», как выразился один комментатор, поэтому на японскую общественность эти планы не произвели никакого впечатления{374}. В июле 1998 г. избиратели нанесли мощный удар по ЛДП во время выборов в палату Старейшин, что привело к уходу Хасимото в отставку. Восхождение на вершину политического Олимпа Обучи и Мори, не вызывавших особого вдохновения, заставило многих японцев вслух обсуждать проблему привлечения в политику более способных личностей.
Другие критики, не сосредотачиваясь на персоналиях, ставили вопросы относительно системы. Они спрашивали, не должна ли Япония обратиться к двухпартийной или многопартийной системе. Десятилетия единоличного правления ЛДП, рассуждали некоторые, породили коррупцию, заставили партийных лидеров не обращать внимания на общественное мнение и принимать решения за закрытыми дверями. Все это привело к печальному состоянию дел, при котором «робкие политики занимаются мелкими проблемами, а не глобальными темами»{375}. Более открытая конкуренция между двумя или более партиями, с этой точки зрения, выпустит на свободу «соперничество идей», способное породить энергичные политические дебаты, которые приведут к формулированию более впечатляющих политических альтернатив и заставят премьер-министра и членов парламента с большей ответственностью подходить к служению обществу{376}.
В этом контексте начали развиваться мысли относительно того, сможет ли ЛДП или даже должна ли ЛДП пережить сдвиг к более плюралистической системе. Результаты выборов со всей очевидностью демонстрировали, что значительная часть японской общественности исчерпала лимит терпения по отношению к ЛДП. Неожиданно для себя, партийные функционеры оказались разделенными этим вопросом. Некоторые политики, такие как Хасимото и Обучи, однозначно надеялись на возрождение былой славы, но другие считали, что «было бы хорошо, если бы ЛДП просто объявила о само-роспуске», как сказал один ветеран партии. «Мы, пожилые люди, должны снять перчатки и уйти с ринга, продолжая гордиться нашими достижениями. Молодежь должна создать новую партию или присоединиться к уже существующей, если она этого пожелает. Дело в том, что рано или поздно партия должна исчезнуть. Если этот момент уже настал, то я бы предпочел, чтобы она сейчас сбросила балласт и осталась на плаву, вместо того, чтобы дожидаться, когда на дно пойдет весь корабль»{377}.
Другие, кто наблюдал за разрушительными процессами 90-х, сосредоточили свое внимание на бюрократии. За исключением немногочисленных громких заявлений, почти все соглашались с тем, что на протяжении периодов Мэйдзи и Тайсо, а затем вновь на полстолетия — со времени оккупации до окончания эпохи Сёва — национальные министерства были средоточием «лучших и ярчайших» представителей Японии, домом для способных и добросовестных профессионалов, которые составляли экономические программы, разрабатывали образовательные системы и создали социальное законодательство, которое завоевало признание всего мира. Но в некий момент что-то пошло не так, и Касумигасэки, район деловой части города, в котором размещалось большинство основных министерств, превратился в болото, населенное лишенными воображения, самонадеянными, узколобыми тупицами, которые были озабочены лишь «сохранением статус-кво» и «защитой интересов корпораций». В результате подобных деформаций, заявляли некоторые, «все правительство» было «лишено динамизма» и более не было способно быстро реагировать на тревожные ситуации{378}.
Общественное недовольство неспособностью бюрократов достигло широких масштабов после Великого землетрясения Кансин, которое 17 января 1995 г. разрушило Кобэ и его окрестности. При этом погибло более 5000 человек, более 100 000 домов повреждено, 400 000 человек лишились крова. Чиновники, которые ознакомились с ситуацией, рассмотрев ее со своих высот, расположенных в Касумигасэки, сильно ошиблись в оценке масштабов катастрофы. Премьер-министр промедлил с мобилизацией сил самообороны и национального агентства противопожарной обороны. По причине «позорных бездействия, нерешительности и инерции» части чиновничества, считали критики, пожары бушевали на протяжении нескольких дней после того, как они должны были быть потушены, и тысячи людей, остававшихся под завалами, которых еще можно было спасти, погибли{379}. По мере роста в обществе тревоги по поводу стихийного бедствия, премьер-министр Мураяма признал, что правительство не смогло действовать быстро. Но в апреле разъяренные граждане швырнули ему эти слова обратно, поскольку дети продолжали носить с собой в школу питьевую воду и запас пищи, поврежденные пути по-прежнему не позволяли возобновить движение «поездов-пуль» от Осаки до Кобэ и далее на запад, а парламент погрузился в бесконечные дебаты по поводу выделения средств на выплату компенсаций и восстановление.
Роль бюрократии вновь попала в центр внимания во время обсуждения экономического недомогания. По мнению некоторых экспертов, экономический пузырь раздулся до угрожающих размеров, а затем лопнул по той причине, что «мандарины» из Касумигасэки закрывали глаза на опрометчивые действия банков и брокерских домов. Как говорили, сутью проблемы были «удобные связи между теми, кто управляет, и теми, кем управляют»{380}. Мнение, что Министерство финансов «превратилось в рассадник коррупции», окончательно оформилось в 1995 и 1996 гг., после того как чиновники министерства были признаны виновными в получении взяток от тех самых финансовых учреждений, над которыми они должны были осуществлять контроль. Расследование этих преступлений привело к аресту 4 высокопоставленных чиновников МФ, в то время как 112 человек из числа их подчиненных подверглись разнообразным «административным наказаниям» — от выговоров до временных отставок и выплаты штрафов. Все это работало на пессимистический взгляд на будущее. «Пока некомпетентные бюрократы буду оставаться у руля, отказываясь уступить свою власть, — писал один особенно разгневанный критик, — наши перспективы будут слишком мрачными даже для обсуждения»{381}.
Только ленивый не высказывался относительно вариантов решения проблем бюрократической коррупции и апатии. Каждый надеялся привлечь на службу в правительство больше талантливых и моральных людей, а большинство наблюдателей соглашалось также с тем, что было бы мудрым сократить слишком раздутый, по их мнению, и поэтому неповоротливый и безответственный штат бюрократии. Так, когда Совет по административной реформе, специально сформированный из экспертов по распоряжению Хасимото, в декабре 1997 г. рекомендовал сократить количество министерств и агентств на уровне кабинета с существующих 22 до всего 12 министерств и Службы кабинета, премьер получил в свой адрес похвалы за то, что он смог разглядеть необходимость «провести жизненно важную липосакцию заплывшей жиром бюрократии»{382}. Другие приводили иной аргумент, заявляя, что ключом к будущему является восстановление «конституционного баланса». То есть следовало вернуть парламенту и правительству право контролировать чиновников, работающих в министерствах. Соответственно, когда в июле 1998 г. пост премьер-министра занял Обучи, он заявил, что допускает, что «недоверие общества к политике достигло действительно высокого уровня». Он призвал к «возрождению политической власти». Под этим он имел в виду, что для избираемых чиновников является «существенным» «осуществлять реальное политическое руководство» путем «недвусмысленного изменения баланса власти между политическими лидерами и бюрократами»{383}.