Едва ли эти изменения были простыми. В японской провинции мужчины, принадлежащие к старшему поколению, столкнулись с большими трудностями, пытаясь принять новые взгляды на брак. Одному фермеру, занимающемуся разведением скота в маленьком городке, затерявшемся среди холмов полуострова Миэ приблизительно в двух сотнях миль к юго-западу от Токио, задали вопрос, любит ли он свою жену, с которой прожил 33 года. Он, находясь в явном смущении, нахмурил брови и ответил: «Ну, да, я полагаю. Она подобна воздуху или воде. Вы не можете жить без них, но большую часть времени вы просто не замечаете их существования»{395}. Его 72-летняя соседка, Уэмура Юри, сказала: «Между мной и моим мужем больше нет любви», и добавила с грустью, что ее супруг за 40 с лишним лет никогда не говорил ей, что она ему нравится, не похвалил еду, приготовленную ею, не подержал ее за руку, не сделал ей ни одного подарка и не продемонстрировал свое внимание каким-либо иным способом. Он даже бил ее, вспоминала госпожа Уэмура, «так что ж, наш брак сохранился».
Молодые мужчины в более крупных центрах Японии быстрее воспринимали новые реалии, но и там иногда можно было услышать ворчание: «Это кошмарное время для того, чтобы быть мужчиной»{396}. Иллюстрацией к положению мужей и отцов, принадлежавших к среднему классу, была телевизионная реклама двухкамерной стиральной машины. Аккуратно одетая домохозяйка, брезгливо зажавшая пальчиками свой нос, двумя супердлинными палочками для еды поднимала нижнее белье своего мужа и запихивала его в перегруженное отделение стиральной машины. На это ее маленькая дочь говорила: «Давай положим папочкину грязь отдельно». Но, что бы ни говорили телевизионные образы в начале периода Хэйсэй, значительное количество молодых людей приняли и даже приветствовали новые тенденции в семейной жизни. Как показал один из опросов, проведенных в 1987 г., 52 % мужчин (и 37 % женщин) были согласны с утверждением: «Мужчины работают вне дома, женщины работают дома». В середине 90-х всего 35 % мужчин и 25 % женщин придерживались этого же мнения.
В значительной степени желание как молодого мужчины, так и молодой женщины вступить в брак нового типа было переплетено с продолжающейся эволюцией семьи. По всей Японии семья-ядро, которая, в определенном смысле, являлась идеалом среднего класса конца эры Сева, к концу XX столетия почти полностью уступила место семье, состоящей из нескольких поколений. В прежние времена большинство браков заключалось по расчету. И друзья, родственники и общество ожидали от семейных пар, подобных Унэмура, отставить в сторону личные чувства по отношению к супругу и использовать свой союз на благо большой семьи. В маленьких, «рассчитанных на двоих», семьях начала эры Хэйсэй отношения между мужем и женой доминировали над отношениями между разными поколениями. Вследствие этого молодые мужчины и женщины 90-х, в большей степени, чем представители нового среднего класса в 70-е и 80-е гг., рассматривали взаимную любовь в качестве первоочередной причины вступления в брак. К середине 90-х 3/4 всех пар, вступающих в брак, заявляли о том, что они совершают это «по любви». В начале 60-х такие пары составляли только половину. Современные семейные пары предпочитали больше романтики в своих отношениях, чем представители предыдущего поколения.
По мере появления на рубеже веков новых взглядов на жизнь все больше и больше молодых людей можно было увидеть в супермаркетах вместе с их женами, застать их за приготовлением пищи или пеленанием детей, а также на воскресной прогулке с семьей и во время обеда в «семейном ресторане». Несмотря на рост числа разводов, большинство женщин, казалось, соглашались с подобным образом жизни, результатом которого были счастливые браки и более радостная домашняя обстановка. Как показано в таблице 17.3, в 90-х большинство японских женщин, гораздо больше, чем американок, считали, что за последние два десятилетия положение жен и матерей улучшилось. Даже госпожа Уэмара отмечала, что ее муж стал обращаться с ней лучше. «На днях он даже пытался налить мне чашку чая, — возбужденно говорила она. — Это — большая перемена. Я рассказывала об этом всем моим подругам».
Взгляды мужчин на совместную жизнь также претерпели изменения. Еще в середине 80-х некоторые комментаторы, специализирующиеся на социальных темах, отмечали появление синдзинруи, «новой породы» молодых японских рабочих, по словам человека, введшего этот термин в обращение, «с которым старшее поколение считало невозможным иметь дело»{397}. Новое поколение, заявляли критики, презирали принцип, изложенный еще Исида Байган, мыслителем эпохи Токугава, а затем неоднократно повторенный, что смысл жизни заключается в дисциплине труда. В противоположность этой мудрости, отмечали наблюдатели, квалифицированные рабочие середины 90-х отказывались выполнять работы «трех к», которые они считали китанай, кицуй, кикэн («грязными, сложными, опасными»). Недавние выпускники колледжей, проходившие собеседование в качестве претендентов на места служащих, тем временем желали более продолжительных отпусков, отсутствия сверхурочной работы и высоких заработков уже сейчас, пока они еще были молодыми. Они не хотели ждать, пока они вскарабкаются на вершину иерархической лестницы той или иной фирмы. Подтверждая новые реалии, даже наиболее престижные японские компании оказались в бедственном положении из-за того, что все большее количество молодых служащих увольнялись, проработав всего 3 или 4 года. Правительственная «белая книга по труду», изданная в июле 1990 г., демонстрировала, что молодые работники в Японии были в меньшей степени, чем их ровесники в Соединенных Штатах и Британии, удовлетворены своими заработками, продолжительностью рабочего дня, шансами карьерного роста и возможностями реализовать свои индивидуальные таланты.
Некоторые комментаторы рассматривали стремление молодого поколения к большему количеству свободного времени, лучшей оплате и более комфортабельным условиям труда как реакцию на чрезмерный упор на идею полного посвящения себя работе, которую крупные компании внушали служащим-трудоголикам в конце периода Сева. Другие обвиняли общество. Служащие, отмечал один высокопоставленный чиновник, «более не пользовались уважением, как благородные воины корпорации» и, как следствие, «стали все больше стыдиться своей обычной привязанности к труду»{398}. Были и такие, кто обращал свой гнев непосредственно на молодое поколение. Поскольку они «были воспитаны в условиях материального достатка» и «росли, окруженные лаской и терпимостью», заключал один наблюдатель, то нет ничего удивительного в том, что «поколение X» желает «жить легко» и использовать ограниченность рынка рабочей силы в своих эгоистичных интересах{399}. Но если один искал виноватых, то все были уверены, что новое отношение к жизни приведет к тому, что новый век столкнется со значительными вызовами. Некоторые предвидели конец системы пожизненной занятости, в то время как другие, более встревоженные, считали, что этика, основанная на презрении к труду, означала, что в конце концов «общество зачахнет, и Япония, лишенная трудолюбивой рабочей силы, превратится во второстепенную страну».
Молодежь в беде, школы под огнем
Дети и подростки также были в центре общественного внимания в начале периода Хэйсэй. Лишь немногие могли оспаривать тот факт, что большая часть японских молодых людей были здравомыслящими, веселыми и хорошо воспитанными. При опросах общественного мнения подростки демонстрировали более тонкое ощущение социальной ответственности, чем их старшие товарищи. Они рассматривали ее как необходимое условие для превращения в хороших граждан мира, сохранения окружающей среды и повышения уровня жизни, даже ценой экономического роста. Тем не менее на протяжении 90-х старшее поколение испытывало все больше тревоги относительно неуловимого, но для них очевидного распада общественной морали, который проявлялся в отдалении детей от своих родителей, братьев и сестер, в беспорядках, в подростковом промискуитете и употреблении наркотиков.