Корейцы в конце столетия образовывали самое крупное этническое меньшинство Японии. Около 90 % из приблизительно 700 000 корейцев, проживавших в Японии, были детьми, внуками и правнуками тех мужчин и женщин, которые приехали в Японию, по своей воле или нет, во время колониального периода. После аннексии 1910 г. Япония предоставила корейцам определенные прерогативы, такие, как льготное право устраиваться на работу по всей империи. Однако когда в действие вступил Мирный договор Сан-Франциско, японское правительство лишило всех прав тех корейцев, которые оставались на территории страны. Они были низведены до статуса иностранцев, за которыми сохранялось лишь право постоянно проживать в Японии. Япония даровала гражданство только на основании принадлежности к титульной нации (jus sanguinis, «закон крови», который противопоставляется jus soli, «закону почвы»), а процесс натурализации был технически весьма сложным, который усугублялся бюрократами со стальным взглядом и язвительным языком, смотревшими свысока на запуганных просителей. Поэтому большинство корейцев, оставшихся в Японии после 1952 г., проживали там без полных гражданских прав. Это относилось и к их потомкам, несмотря на то что подавляющее их большинство родилось в Японии, провело там всю свою жизнь, закончило японские школы и говорило исключительно по-японски.
Вдобавок к ограничениям в сфере прав, корейское меньшинство было вынуждено терпеть те же проявления социальной и экономической дискриминации, что и другие маргинализированные группы. Их ожидали насмешки в школьном дворе, шушуканье за спиной в супермаркете, свободная жилплощадь, которая неожиданно превращалась в уже занятую, помолвки, которые разбивались, когда родительское несогласие становилось непереносимым, отстранение от квалифицированной работы, после того как выяснялась настоящая этническая принадлежность, а также давление на успешных спортсменов и артистов, чтобы те признали себя японцами. Иногда недостаток легального положения сочетался с социальным предубеждением, и тогда корейцы оказывались в особенно уязвимом и досадном положении. В августе 1945 г. в общей сложности 17 000 корейцев находились в Хиросиме и Нагасаки. Многие из них были призваны на работы на фабрики, производящие военные материалы. Приблизительно 40 000 из них погибли во время атомных бомбардировок или в течение ближайшего года, в связи с увечьями и болезнями, полученными в результате ядерной атаки. В 1959-м, а затем снова, в 1968 г., японское правительство принимало законы относительно специальных медицинских служб, льгот по медицинскому обслуживанию и налоговому обложению для тех, кто потерял трудоспособность или заболел в результате атомных бомбардировок. Хотя ни один из этих законов не указывал на национальную принадлежность тех, на кого было направлено их действие, за 20 последующих лет менее 500 корейцев из 7000, переживших бомбардировки и по-прежнему проживавших в Японии, получили хоть какие-то выгоды. В основном это было связано с юридическими трудностями, связанными с подтверждением факта их нахождения в Хиросиме и Нагасаки во время бомбардировок. Лишившись компенсаций, они получили еще один удар, когда муниципальные власти отказались выдать им разрешение на установление стелы в память о погибших корейцах рядом с японским мемориалом в Парке Мира в Хиросиме.
Подобно другим меньшинствам, корейцы присоединились к борьбе против дискриминации и предубеждений позднего периода эпохи Сева. Лидеры общины требовали, чтобы корейские кварталы были включены в список зон, где осуществляются проекты общественных работ, группы граждан обнародовали вопиющие примеры проявления нетерпимости, а отдельные корейцы подавали в суд за проявление дискриминации со стороны компаний. В 1989 г. Молодежная корейская ассоциация в Японии направила в Комиссию ООН по правам человека письмо, в котором излагались основные требования корейского меньшинства. Среди них выделялись требования предоставления прав человека корейцам как «бесспорным членам японского общества», свободы «в выборе работы и занятиях экономической деятельностью», доступ к социальному обеспечению, права голосовать на выборах в местные органы власти и выставлять на них свои кандидатуры, а также принять более действенные меры по отношению к корейцам — жертвам атомных бомбардировок.
Несмотря на все беды, через которые пришлось пройти меньшинствам, даже самым радикальным активистам пришлось признать, что протесты, а также другие, более позитивные способы заявить о себе, в заключительные десятилетия XX в. смогли улучшить ситуацию. Для буракумин, айнов и корейцев, равно как и для этнических китайцев, выходцев с Окинавы, потомков японских эмигрантов, вернувшихся на родину предков, представителей других народов Азии, составлявших в Японии этнические меньшинства, жилищные условия сделались более комфортными, дискриминация — менее вопиющей, а возможности продвижения и самореализации — более широкими. Если говорить более подробно, то к середине 90-х гг. 62,7 % семей буракумин владели собственными домами (при среднем уровне по стране в 59,8 %). Процент детей буракумин, посещавших высшую школу, приблизился к этому показателю среди детей обычных японцев. 20 % молодых людей буракумин (против 28 % среди других японцев) посещали колледж, в то время как в 60-е этим могли похвастаться только 2 %. Попытки айнов обрести политический голос были услышаны международной общественностью в 1992 г., когда они были приглашены принять участие в церемонии инаугурации Международного года ООН туземных народов мира. В самой Японии в 1994 г. Каяно Сигэру стал первым айном, избранным в парламент.
Отношение правительственных чиновников к этой проблеме, похоже, также начало меняться. В 90-е гг. город Нагасаки выделил значительную часть своего бюджета на оказание помощи корейцам — жертвам атомных бомбардировок, а мэр Хиросимы наконец отдал распоряжение возвести корейский мемориал в Парке Мира.
К этому времени национальное правительство предоставило корейцам возможность занимать посты в системе образования и в местных администрациях. Оно также распространило на большинство из них те же социальные гарантии, которыми пользовались японцы. Даже служба натурализации наконец изменила свое отношение. Один высокопоставленный чиновник этого ведомства писал: «Безусловно, одно и то же подданство не требует от людей быть носителями одной и той же культуры и образа жизни. Только когда натурализовавшийся человек сможет сказать: «Я — японец такого-то и такого-то происхождения», не пряча свою истинную национальную принадлежность, японское общество можно будет признать 39 интернациональным изнутри»{408}.
Несмотря на очевидные перемены, произошедшие в 90-е гг., наблюдатели отмечают, что еще много предстоит сделать в XXI в. Предубеждения при заключении браков и приеме на работу по-прежнему остаются реальностью. Некоторые наблюдатели отмечают, что японские власти не учитывают новые и все более изощренные формы дискриминации. Тем не менее очевидные для всех требования прав со стороны меньшинств делают невозможными любые заявления о том, что японское общество является этнически гомогенным. Подобным образом, меньшинства поставили перед японским обществом задачу сделаться более открытым и плюралистичным, как и критики однопартийного правительства, призывавшие к многопартийной и менее элитарной политической системе. Более того, утверждения буракумин и других меньшинств, что они могут вносить свой вклад в процветание всего общества, как только они получат больше возможностей для самореализации, совпадали с требованиями японской молодежи, касавшимися равноправия в браке и трудовых отношениях. Все они отвечают нуждам личности, продолжая в то же время отдавать должное тому, что считается общественными обязанностями.