Более того, особенно популярная у современных исследователей реконструкция поведенческих установок представителей хэйанской аристократии на материалах «моногатари» (повествовательные произведения) и «дзуйхицу» (эссэ) может привести к результатам весьма далеким от истинного положения вещей. Так, многие исследователи в своих изысканиях приходили к выводу, что гедонизм и эфемерность бытия — суть самые важные критерии в жизни знатного хэйанца[2], которые не только определяли правила поведения, но и могли способствовать служебному продвижению. При этом, зачастую, упускалось из виду то, что сами авторы литературных произведений в своем творчестве могли придерживаться собственной концепции красоты, согласовывая с ней описание поведения персонажей[3]. Именно такой «искусственно» созданный вариант истории и стал постулироваться как «правильный». Один из ведущих специалистов но истории придворной культуры периода Хэйан Мэдзаки Токуэ посчитал, что именно «культ красоты» и «служение прекрасному» являлись для аристократов важнейшими жизненными принципами, руководившими их действиями и мышлением[4].
Только в 90-е годы XX столетия отношение к истории Хэйан стало изменяться. Против взглядов Мэдзаки Токуэ выступил Яманака Ютака, который в ряде своих работ подверг резкой критике традиционный взгляд на сущность придворной культуры в период Хэйан. Подвергнув скрупулезному изучению официальные исторические своды VIII–XII веков, Яманака Ютака убедительно показал, что официальный историк не только отбирал исторические события с точки зрения политической конъюнктуры, но и своим описанием (языком, культурой, политическими пристрастиями и личностными биографическими характеристиками) неизбежно искажает их. Любой хронист изображает происходящее со своей точки зрения. Даже при всем желании отобразить какое-либо событие объективно, автор текста оставляет на нем следы своей уникальности, связанные как со своеобразием личности (ценностей, установок, определяемых принадлежностью социальной группе), так и конкретной жизненной ситуацией. По этой причине экстраполировать представления Мурасаки сикибу, Сёй Сёнагон, Ки-но Цураюки, Фудзивара Митинага и других выдающихся личностей на всю культуру эпохи Хэйан (794-1185) в целом некорректно.
Исследуя дневники хэйанской аристократии (яп. кокироку) Яманака Ютака, пришел к выводу о необходимости осторожного отношения к информации, содержащейся в дневниковой литературе. Японский специалист посчитал, что одни авторы могли сообщать в дневниках недостоверную информацию, следуя своим наклонностям, другие, исходя из предпочтений, а третьи, стараясь достичь блага — по низости натуры, либо опасаясь зла, — вследствие малодушия и страха. Бывают и такие, кто сообщал неправду по невежеству, слепо повторяя сведения, полученные от других людей.
По мнению этого исследователя, понимание поведенческих установок и жизненных приоритетов представителей хэйанской знати невозможно без изучения всей совокупности придворной литературы (государственные хроники, своды законов, дневники аристократов, собрания изящной словесности, актовый материал и т. д.). Только в этом случае можно получить целостное представление о жизни придворного общества эпохи Хэйан[5].
Период Хэйан часто называется в японистике (и не без должных на то оснований) временем складывания самобытной «национальной культуры» (яп. кокуфу бунка), когда произошло гармоничное сочетание китайской образованности с местными традициями.
Важнейшим компонентом феномена «кокуфу бунка», по общему мнению современных специалистов, являлась придворная культура, основными носителями которой были столичные аристократы[6]. Эта категория образованных людей считала себя не только наследниками древнекитайских «благородных мужей» (кит. цзюнь цзы) и их особого образа жизни, но и с почтением относилась к японским обычаям.
Особенностью политической жизни государева двора в древней и средневековой Японии являлся исключительный интерес правящего слоя к вопросам церемониала и всевозможных регламентаций жизни чиновничества. Такие регламенты начали составляться уже в древности и по мере консолидации чиновничьего аппарата и накопления опыта бюрократической практики стали охватывать все стороны деятельности чиновников. Одним из магистральных направлении такой регламентации можно назвать вырабатывание наиболее оптимальных форм официальной документации.
2
Приведем названия некоторых из них в англоязычной японистике: Haruo Shirane. The Aesthetiсs of Power: Politiсs in
3
Об этой особенности художественной литературы на примере «Окагами», в частности, говорит Е.М. Дьяконова. Дьяконова Е.М. О:кагами — Великое зерцало. История средневековой Японии в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. / О:кагами — Великое зерцало. Пер. с древнеяпон., исслед. и коммент. Е.М. Дьяконовой. СПб., 2000, с. 33.
4
Мэдзаки Токуэ. Отё-но мияби (Изящество государева двора). Токио, 1978, с. 2–55, 186–217, 263–275.
5
Яманака Ютака. Кокироку дзаккан (Разные впечатления о дневниках аристократов). / Сэккан сэйдзи то кокироку (Правление регентов-канцлеров и дневники аристократов). Под ред. Яманака Ютака. Токио, 1991, с. 2–16; Он же. Кокироку то никки (Дневники аристократов и женские дневники). / Кокироку то никки. Под ред. Яманака Ютака. т. 1. Токио, 1993, с. 8–29.
6
Подр. см.: Сасаяма Харуо. Тофу бунка то кокуфу бунка (Танская культура и национальная культура). / Нихон цуси (Общая история Японии). т. 5. Токио, 2000; Эномото Дзюнъити. «Кокуфу бунка» то Тюгоку бунка («Национальная культура» и китайская культура). / То то Нихон (Танский [Китай] и Япония). Сер. «Кодай-о кангаэру». Под ред. Икэда Он. Токио, 1993.