Еще по-настоящему не рассвело, в воздухе висела сырая предутренняя мгла. Мы тщетно пытались рассмотреть в тумане какие-либо признаки приближавшегося берега. Каждый из нас в нетерпении ждал первых впечатлений о стране, где предстояло жить и работать. Всех стоявших на палубе волновал один и тот же вопрос: «Какая ты, Страна восходящего солнца, какими сюрпризами встретишь нас, советских посланцев?»
Известно, что японцы по своей природе отличные моряки. Выросшие у моря и связавшие с ним свою судьбу, они любят море, знают его капризный нрав. Вот и сейчас «Кэйхи-мару» смело двигался в лабиринте береговых скал, капитан и штурман, несмотря на плохую видимость, безошибочно вели свой корабль к причалу.
Вежливые и всегда улыбавшиеся нам во Владивостоке и во время рейса члены команды по мере приближения к берегам Японии становились неузнаваемыми. Куда что девалось? Матросы смотрели на нас неприветливо, с холодными, злыми лицами суетились они вокруг нас. Мешая японские, английские и русские слова, бой-японец настойчиво требовал покинуть палубу и оставаться в каютах. Пришлось возвращаться в душную каюту. Что поделаешь, таков, видимо, порядок.
Долгожданный японский берег появился совершенно неожиданно в удалении не более полумили от парохода. Продолжая маневрировать между береговыми выступами, стенкой-волнорезом, двигавшимися навстречу судами и суденышками, которые встречались все в большем количестве, «Кэйхи-мару» заметно сбавлял скорость двигателей, пока не остановился совсем. С подчеркнутой важностью на борт поднялись портовые власти, чтобы заблаговременно, еще до того, как пароход встанет к причальной стенке, произвести необходимые въездные формальности. Прибывшие чиновники приступили с серьезными лицами к проверке документов и опросу пассажиров, точно разыскивая крупного преступника, контрабандиста или международного шпиона.
Все пассажиры попритихли. Мы – официальные представители Советского государства, нам бояться нечего. Но кроме нас на этом пароходе прибыли несколько еврейских переселенцев из фашистской Германии, направлявшихся через Японию не то в Австралию, не то в Южную Америку в поисках нового пристанища. Вот им от прибывших властей пришлось туго. Нас, советских пассажиров, чиновники принимали в салоне, соблюдая какой-то минимум официальных приличий, тогда как переселенцев буквально трясли. Им запретили покидать трюм, где они размещались от Владивостока до Цуруги. Чиновники грубили, угрожали тюрьмой, выворачивали карманы, заставляли вспарывать подкладку одежды и обуви. Нервозность усиливалась еще больше оттого, что японские портовые власти не пользовались немецким языком, а переселенцы не знали английского и японского.
Проверка и сдача паспортов проводились в салоне, все другие процедуры – в каюте. Без стука в каюту ворвался бой-японец, прикрепленный к нам на весь путь следования от Владивостока. Он небрежно бросил на койку бланки анкет и деклараций, сам же глазами впился в открытый чемодан и книгу на столе. Мы были предупреждены еще во Владивостоке, что японские портовые власти особенно внимательно следят за провозом советских книг и газет, запрещают ввоз фотоаппаратов и биноклей. По словам нашего дипагента, за обнаруженную у 15-летнего сына советского дипломата книгу А. Фадеева «Разгром» всю семью дипломата продержали в порту Цуруга более шести часов. Поэтому появление портовых чиновников и подозрительная суета боя-японца, успевшего сунуть свой нос всюду, еще больше создавали обстановку нервной напряженности, от которой становилось не по себе даже бывалому путешественнику, не говоря уже о таких новичках, как мы.
Первые впечатления о заграничных путешествиях обычно бывают самыми сильными и сохраняются в памяти на долгие годы. Так и у меня навсегда остались в памяти день первого приезда в Японию и разговор с паспортным чиновником.
Повертев в руках мой краснокожий советский паспорт, чиновник с деланной улыбкой спросил мою фамилию. Отвечаю: Иванов.
Чиновник расплылся в самодовольной улыбке, показывая неровный ряд собственных и вставных зубов: «Очень приятно, все вы Ивановы… Ха, ха, ха! Россия, – продолжал он, деланно улыбаясь, – есть страна Иванов и Ивановых… Ха, ха, ха!»
Это уже наглость. Понимай чиновника как хочешь: то ли в СССР много Ивановых, то ли все приезжающие русские подделываются под Ивановых. Стараюсь не подать вида, что возмущен этой грубой шуткой. А чиновник между тем продолжал беседу. Небрежно откинув в сторону мой паспорт, он приступил к беглому опросу по заполненной мною анкете. Умышленно путая порядок и смысл моих ответов на поставленные в ней вопросы, он, например, поинтересовался:
«Скажите, пожалуйста, господин Иванов, где вы учились, жили и работали в Москве: на улице Горького, на Арбате или на Лубянке?» И глаза чиновника, точно буравчики, впились в меня, стремясь обнаружить признаки замешательства. Дело в том, что на Арбате находился Генеральный штаб РККА, на Лубянке – НКВД.
Стараюсь отвечать в самом общем виде, без подробностей: «Я работал в Министерстве иностранных дел на Кузнецком мосту».
Ответ явно не устраивал чиновника. Взгляд его сразу погас, и он снова обратился к анкете, выискивая, чем бы еще сбить меня с толку. Наконец, изрядно измотав своими уловками и нелепостями, все с той же фальшивой улыбкой на лице чиновник задал последний вопрос: «Скажите, пожалуйста, господин Иванов, а как здоровье господ Неверова, Спальвина, Холодовича, Конрада? Это очень знаменитые профессора японского языка, ведь вы у них учились?»
И опять трудно догадаться сразу, чего больше в вопросе чиновника: неосведомленности или хитрости. Дело в том, что известные профессора японского языка Спальвин и Неверов в прошлом действительно работали во Владивостоке и Харбине, но они давно уже умерли. Академик Н. И. Конрад, видный советский ученый и автор многих трудов о Японии, в то время не преподавал язык, а профессор А. А. Холодович вообще тогда в Москве не работал. Поэтому, не придавая значения двусмысленности вопроса, я ответил, что изучал японский язык у известного в Японии преподавателя К. А. Попова, дав к тому же понять чиновнику, что не намерен больше отвечать на подобные вопросы. И снова тот рассыпался неприятным, ехидным хохотом: «В России одни только Ивановы, Поповы (видимо, хотел сказать Петровы) да Сидоровы… ха, ха, ха!»
Так шаг за шагом опытный паспортный чиновник пытался по поведению, по ответам на самые неожиданные вопросы выявить политические взгляды, языковую и общую подготовку прибывшего в Японию советского человека.
После такого рода бесед началась изнурительная обработка нас чиновниками таможенной, пограничной, валютной, санитарной и других служб. Каждый из них старался выяснить интересующие его вопросы, а все вместе, что называется, выворачивали душу. Они выискивали улики и не останавливались перед провокациями.
Но и после выхода на берег, в течение всего пребывания в стране советский человек подвергался длительной и настойчивой обработке со стороны органов японской полиции, преследовавшей весьма неблаговидные цели. Одна из таких целей – путем угроз и давления запугать нашего человека, парализовать его деятельность, свести на нет полезность командировки в Японию Приведу такой пример.
До 1941 г. в порту Цуруга находилось советское консульство с минимальным штатом (один-два сотрудника). Япония, в свою очередь, имела такое же консульство в Чите. При советском консульстве в Цуруге работал переводчиком японец Номура, хорошо знавший русский язык По многим признакам можно было догадаться, что Номура тесно связан с местной полицией и подробно информирует ее обо всех проезжающих через Цуругу советских гражданах. В 1941 г., в связи с ухудшением отношений между нашими странами, консульства в Цуругу и Чите были закрыты. Однако Номура продолжал выдавать себя за сотрудника советского консульства, регулярно встречал прибывавших из СССР пассажиров, помогал им в приобретении билетов и отправке багажа до Токио.