Опять-таки я не возьму на себя смелость оценивать японскую систему образования по шкале «хорошо 一 плохо». Могу сказать одно: она потрясающе эффективна. Построение интеллектуального общества потребует от Японии нечеловеческих усилий именно потому что существующая система столь эффективна. Она полностью соответствует поставленной цели — поставляет в нужном количестве (в последнее время даже с избытком) винтики отличного качества. Описанный Сакаия тип — при наличии у него необходимого количества материальных средств ——это еще и тип идеального потребителя. Только какое это имеет отношение к интеллектуальному обществу?
Как известно, в прошлом японская элита, отвечая на внешние вызовы, стремилась сочетать «иностранную технику» с «японским духом». «Техники» сегодня у японцев и своей хоть отбавляй, а вот с фундаментальной наукой и интеллектуализацией общества дело обстоит не блестяще. Более того, японские интеллектуалы все чаще говорят о постигшем их «духовном кризисе» или «кризисе ценностей».
Вопрос национальной самоидентификации или осознания своей национальной сущности (англ, national identity39) является ключевым в процессе развития национального самосознания любой нации. Кто мы? Каково наше место в мире? Какова наша миссия? Эти «проклятые вопросы» существуют всегда. В каждую историческую эпоху национальное самосознание отвечает на них по-разному, и этот «ответ» является одной из главных характеристик эпохи.
Поражение во Второй мировой войне обернулось для Японии политическим, идейным и духовным крахом, тотальным кризисом национальной самоидентификации. Прежние идеалы рухнули почти все (за исключением императора, вера в которого тоже переживала кризис). Всё надо было начинать с нуля. Послевоенное «перевоспитание» Японии оккупационными властями, конечно, было не столь абсолютным, как в Германии, но тоже наложило ощутимый до сих пор отпечаток на национальное самосознание японцев. Им был привит не только «комплекс вины» за развязывание войны на Тихом океане (ныне на исключительной ответственности Японии настаивает лишь небольшое количество японофобов и любителей сенсаций), но и сознание того, что ответственность за войну и военные преступления (многие из которых, как потом выяснилось, оказались преувеличенными) несет весь народ, что японская агрессия является закономерным итогом всей истории страны. С некоторым огрублением можно сказать, что «быть японцем» стало стыдно. Сравнение послевоенных реформ с реформами эпохи Мэйдзи стало общим местом, но разница между ними колоссальная. Мэйдзийские реформы проводились правящей элитой Японии по собственному сценарию и, по крайней мере, в большинстве их присутствовал «японский дух», в то время как послевоенные реформы проводились принудительно и в самом что ни на есть «западном духе».
Окончание оккупации в 1952 г. принесло определенное освобождение и национальному самосознанию. На первый план снова выдвинулись такие традиционные добродетели, как труд и прилежание, направленные ныне исключительно на мирное восстановление страны. Чувства стыда и вины за прошлое, а также минусы образа страны в мире отчасти компенсировались такими факторами, как атомные бомбардировки Хиросимы и Нагасаки и отказ от войны на вечные времена, закрепленный в Девятой статье Конституции 1947 г. (этот вопрос мы подробно рассмотрим в главе восьмой). Япония приобрела дополнительный образ жертвы, хотя бы отчасти компенсирующий образ агрессора.
После первоначальной реабилитации в собственных глазах (для определенной части общества она прошла быстро, для некоторых, похоже, не закончилась и поныне) японцам 一 для обретения новой полноценной национальной самоидентификации 一 предстояло реабилитировать себя в глазах окружающего мира. Признанные всеми успехи в экономике и социальной сфере захотелось дополнить статусом всемирно-значимой культурной сверхдержавы, к которому Япония стремится уже несколько десятилетий, но которого пока так и не обрела..
Своеобразной реакцией на недостаток мирового признания современной японской культуры (классическая в рекомендациях уже не нуждается) стали распространившиеся в 1960-1970-е годы теории нихондзинрон, «учения (или дискуссии) о японцах», которые мы рассмотрели в предыдущей главе. Большинство этих теорий имело если не научный, то наукообразный характер, а их пропагандистами наряду с журналистами и деятелями культуры активно выступали ученые разных специальностей. Социальный статус и престиж академических кругов в Японии традиционно высок, а их мнение, озвученное через СМИ, влияет на массовое сознание. Вместе с тем эти теории, как заметил один из ведущих исследователей нихондзинрон Косаку Ёсино, «не обязательно представляли эмпирическую реальность, а скорее образы, созданные для усиления〈национальном — В.М.> самоидентификации японцев»40. Большинство их, при внешней привлекательности, не выдерживало научной критики: никому не возбранялось верить в них, но следовало четко разделять веру и знание.
39
Распространившийся в отечественной литературе термин-калька «национальная идентичность» лексически неверен, поскольку в русском языке слово «идентичность» имеет только значение «одинаковость», в то время как английское «identity» означает и «одинаковость», и «сущность».
40