— Странно. Значит, обещание жениться на мне было ложью?
— Нет, я не собирался лгать. Так сложились обстоятельства.
— Ложь, — тихо проговорила она. — И то, что вы сейчас находитесь на вокзале, тоже ложь. Почему не слышно ни шума электрички, ни объявлений по радио? Вы не хотели бы зайти ко мне?
— Я не могу этого сделать. Поезд сейчас уходит.
— Вот как… Понимаю. Я знала, что рано или поздно это должно было случиться. Вы ловко обманывали меня и, вероятно, довольны. Что ж, прощайте. И прошу вас, навсегда забудьте обо мне.
— Хорошо. Я понял.
— Послушайте, а не натворили ли вы чего-нибудь?
Я молчал. О, эта женская интуиция! Меня охватило дурное предчувствие. До сих пор только я один знал, кем совершено ограбление банка. Теперь существует по крайней мере еще один человек, который подозревает меня. Я пал духом. Выйдя из будки, я зашел в столовую и заказал рис с острой приправой. На столе лежала вечерняя газета. Вероятно, обо мне больше не пишут, подумал я и на всякий случай проглядел колонку новостей. Куда там! Новое сообщение. На этот раз публиковали показания кассирши.
«Сзади нас разбилось окно и раздался грохот. Я невольно обернулась. На какую-то одну-две секунды. Именно в этот момент преступник просунул руку в окошечко, схватил пачку ассигнаций на моем столе и побежал. Его лица я не запомнила. Он был в темных очках. На левой стороне носа я заметила у него большую родинку».
Мне стало плохо. Ведь на щеке рядом с левой ноздрей у меня действительно есть родинка. Раз так, я пропал.
Этой ночью я впервые пожалел о содеянном. Я слишком наивно представлял себе, что такое власть денег и как ничтожен перед ней одиночка вроде меня. Ведь за ними стоит само государство, сам закон. Значит, я обратил и их против себя. Вот от кого предстоит мне спасаться!
Я сменил квартиру, сменил имя. Только мое лицо осталось прежним. Бывшие сослуживцы без труда узнают меня. А Мари лучше, чем кто-либо другой, знает, что я — это я. Вот тебе и план, который я считал почти идеальным. Кассирша из банка и та за какую-то секунду успела заметить родинку на моей щеке. Положение становилось катастрофическим.
Я не мог пользоваться электричкой, где меня могли видеть сотни людей. По той же причине пришлось отказаться и от автобуса. Я боялся показываться днем на улице. Вот он, тупик. Одиночка во враждебном окружении. Одиночество, так, как оно представлялось мне в прошлом, было просто игрой воображения по сравнению с тем, что я испытывал в настоящем. Мне казалось, что я физически ощущаю его, сгибаясь под его тяжестью. Страх настолько сковал меня, что я не мог заставить себя повернуть голову и оглянуться назад. Меня не оставляло чувство, что кто-то идет следом за мной, что чьи-то глаза наблюдают за каждым моим шагом. Мне было не до шуток. И в то же время не было никаких доказательств. Мужчин с родинкой на левой щеке, несомненно, существовало тысячи.
Я нанял такси. Шофер был пожилой человек. Я постарался сесть так, чтобы мое лицо не отражалось в боковом зеркале. Я боялся своего собственного лица. Если я попадусь, то только из-за него. Оно предало меня. Из-за него я подвергаюсь такой опасности, нахожусь в таком отчаянном положении.
Отпустив машину, я вошел в вестибюль больницы. Меня обдал специфический больничный запах. В приемном окошечке появилось лицо женщины.
— Я бы хотел сделать пластическую операцию.
— Какую именно? — спросила женщина и так пристально посмотрела на меня, будто только и ждала моего прихода. Возможно, полиция уже успела пронюхать…
— Какую… Глаз и носа.
В приемной на стене висело множество фотографий, изображавших лица людей до и после операции. Какая разница! Судя по ним, люди вполне могли иметь по два лица за свою жизнь. Если тебе не нравится то, которым наградили тебя родители, отправляйся в больницу и переделывай его на свой вкус. Нет, не зря человечество прошло через века истории, теперь по крайней мере можно отделаться от лица, фатальным образом доставшегося тебе. Да, но если бы всем японцам вдруг пришла идея переделывать свои лица, что сталось бы тогда с человеческими отношениями? Мужья усомнились бы в своих женах, родители не смогли, бы узнать своих детей, а если бы в моду вошел какой-то один тип лица, все женщины стали бы одинаковыми. И тогда — конец моногамии, ничто не спасло бы ее от крушения.
Врач — худощавый мужчина средних лет. Я попросил, чтобы он сделал из моих узких глаз большие глаза с двойными складками на веках и превратил мой острый нос в полный, добротный нос.
— Тогда вам придется на неделю лечь в больницу.