Старшеклассник пришел в общежитие и сказал сестре: “Кошелек вернули. Я обратился в полицию. Они сказали, что его принесла какая-то бедная русская девочка”.
— Это удача. Мы должны ее отблагодарить.
— Она бродяжка. Теперь ее уже не сыщешь — бесполезно. Но мы можем это дело как-то отметить. Давай купим какую-нибудь русскую вещь.
— После революции ничего русского в магазинах нет. Разве только что-то из кожи.
— И все-таки давай купим что-нибудь хорошее. Чтобы надолго осталось.
И в том же самом универмаге они купили сестре красную косметичку из тонкой ягнячьей кожи. Выходя через несколько лет замуж, сестра взяла ее с собой в свадебное путешествие.
Мартовским вечером по тротуару Гиндзы шла стайка подростков весьма подозрительного вида. Он уступил им дорогу возле одного из деревьев, посаженных вдоль улицы. Стайку замыкала красивая девушка — ее лицо было белым, как у восковой куклы. Платье в горошек, старая черная шляпа надвинута на глаза, студенческое пальтецо, ноги в сандалиях — ноги в которые хочется впиться...
Она чуть коснулась его плечом. Он крикнул ей вслед: “Анна, Анна!”
“Не Анна я, а японка”, — отчетливо выговорила она и исчезла — будто ветром сдуло.
Бубня про себя “Не Анна я”, он вдруг спохватился и полез в карман пиджака. Кошелька не было.
1928
ПОДЗОРНАЯ ТРУБА И ТЕЛЕФОН
Два ножных протеза месье Поля являются, в сущности, ненужными для моего повествования. Но они были очень нужны его ученикам.
Прежде всего потому, что в какое бы неурочное время мы ни заявлялись к нему, месье Поль был всегда дома. И по причине своего неподвижного образа жизни он всегда радовался приходу гостей.
“Он стал преподавать французский потому, что ему было грустно все время оставаться дома”.
Всякий так думал, хотя на поверку это оказалось вздорным слухом.
Сам же месье Поль частенько говорил: “От красивых людей исходит запах французской парфюмерии. Поэтому я и держусь французского языка здесь, в этой загадочной Японии”. Говорил, будто пел.
“Французский — это все равно, что загадочная Япония”, — подпевали и мы. Это была красивая песня. Особенно красиво она звучала для меня, его бедного ученика.
В те времена, когда месье Поль еще не лишился ног, он был секретарем французского посольства. И потому никто не удивлялся тому, что среди его учеников было столь много прекрасных дам и хорошеньких девушек. Они создавали вокруг него какой-то праздничный ореол — иностранной миссии, Рождества, набережной портового города Иокогамы... Когда у месье Поля выдавалась свободная минутка, а она у него выдавалась достаточно часто, он любил напевать вот эти слова из японской песни:
Платье новое, поясочек новый... Отчего невеста опечалилась?
Он выводил песню на какой-то чудесный французский манер, отчего она теряла свою вековую печаль. Грустная песня получалась по-французски светлой. И тогда я думал, что этот калека, которого судьба закинула в далекую Японию, больше напоминает какую-то добрую и любящую женщину.
Одна из его учениц, Б., хоть ей и было всего пятнадцать, однажды сказала мне: “Учитель Поль остался жить в Японии, потому что у здешних девушек глаза всегда на мокром месте. И они его жалеют. Я так полагаю, что когда он попал в катастрофу, кто-то так заливался слезами, что это заставило его позабыть обо всем на свете”.
Странный звук... Это голубь прогуливается по балкону номера, где живет обнищавший немецкий музыкант.
И вот голубь поднимается в вольное городское небо — вылетел из-за сохнущей на балконе куртки. А за городом уже пал предвечерний туман. И если бы не пароход, подернутое дымкой море слилось бы до неразличимости с далекими горами. Шестеро гостиничных голубей поднимаются в сероватое городское небо, вдыхая полной грудью июльскую жару.
Месье Поль сидит в кожаном кресле на японский манер. То есть он отстегнул свои протезы — будто бы коленки поджал. Я хочу сказать, что ему ничего не остается другого сделать, как усесться по-японски. И вот, будучи помещенным на кресло, как на подставку, он говорит мне: “Подвинь кресло поближе к окну”.
Возле окна стоит символ его жилья — огромная подзорная труба. Когда Поль потерял ноги и переместился в отель на вершине горы, друзья и знакомые подарили ему эту полезную штуку. Учитель любит прибор без памяти — он не разрешает нам даже слегка коснуться его. Смотреть в подзорную трубу было для учеников своего рода ритуалом, посредством которого ты проникался видениями учителя, открывал для себя закоулки его сердца... Словом, будто бы подсматривал за ним.