Сайто Мокити, ученик Ито Сатио, проникшийся любовью к танка за чтением книг почившего к тому времени Сики, трактовал «отражение жизни» как слияние с изображаемым объектом вплоть до полного саморастворения. Такая самоидентификация с объектом творчества, известная как принцип «отрешения от собственного Я» (мусин), всегда была краеугольным камнем дзэнской эстетики. Знаток классической немецкой философии, Сайто сознательно стремился соединить в своей поэтике дзэнскую традицию с западным психологизмом. Его богатейший опыт врача-психиатра подсказывал ему уникальные художественные образы, которые сразу же обеспечили Сайто особое место в ряду поэтов танка. Вышедший в 1913 г. дебютный сборник Сайто Мокити «Багряное зарево» («Сякко») позволяет говорить о проникновении в японскую поэзию влияния нарождающегося немецкого экспрессионизма.
В статье «Танка и сясэй — мнение одного автора» (1920) Сайто Мокити определил сясэй как «посыл автора, идущий из глубины души и потому нераздельный с творчеством». Подобно другим членам общества «Арараги», Сайто предлагал расширенное толкование понятия как отображение реальности с учетом всех особенностей индивидуальной художественной манеры творца.
Вглядываясь в окружающую действительность, отображать единую сущность природы и собственного ego — вот что такое сясэй в поэзии танка. Эту действительность, пользуясь западной терминологией, можно определить понятием Einfühlung.[1] Под природой же можно разуметь то, что так ярко охарактеризовал Роден, принизив значение человеческой жизни: «Искусство есть отражение природы в человеке».
Любопытно, что для обоснования самых различных установок традиционалистского, исконно японского искусства Сайто апеллирует не к высказываниям старых мастеров, но к запискам Родена, иллюстрируя собственный творческий метод словами знаменитого французского скульптора:
Сначала я не рисую модель, а просто смотрю. И тогда дух мой насыщается, я весь проникаюсь этим впечатлением. Мысленно я уже набрасываю эскиз модели. Движущиеся линии еще смутны. Я сто раз снова и снова меняю контуры…
В эссе «Болтовня игрушечной лошадки» (1948), пытаясь прояснить особенности своего поэтического мировосприятия в годы юности, Сайто снова обращается к авторитету западных «антиподов» в полной уверенности, что только они и могут донести суть дела до интеллектуального читателя:
Ван Гог рисовал свои картины мазок за мазком. В лирике Гете слово также подобрано к слову. В этом смысле и мои танка построены так же. Однако некоторые близорукие люди не желают этого признавать. Картины Ван Гога исполнены напряженной внутренней жизни. В том же смысле я могу определить и свое творчество в области танка… Испепеляя все преграды в этом мире, исполненном страданий и тяжких сетований, жизнь моя мало-помалу превращалась в слова.
При всей любви Сайто Мокити к западной литературе, философии и живописи он оставался японцем до мозга костей, сыном своей страны и порождением своего времени. В тридцатые годы он, как и многие собратья по перу, охотно поддержал националистическую кампанию, воспевая в стихах успехи императорской армии. После войны вместе с собратьями раскаялся в содеянном и вновь обратился к «чистому искусству», вспомнив о былой любви к духовному наследию Запада. Сильнейшее влияние на его стиль оказала поэтика «Манъёсю», к которой Сайто неизменно возвращался на каждом новом жизненном рубеже.
Однако для большинства поэтов, пошедших по стопам Масаока Сики, исходной установкой творчества была отрешенность от социальных и политических проблем окружающего мира. Отрицая эпигонство, они тем не менее охотно заимствовали из классики сезонные циклы в традициях известного стиля «цветов, птиц, ветра и луны». Расширяя лексическую базу стиха за счет новомодных слов и технических терминов, вводя европейские законы объемной перспективы при прорисовке пейзажа, добиваясь свежести и непосредственности эмоционального воздействия на читателей, они всячески отстранялись от жгучих проблем современности, изобретая разнообразные причудливые формы эскапизма. В мрачные годы милитаристских шабашей и кровавых репрессий они охотно уходили вслед за поклонниками западного символизма в сферу «чистого искусства», пережидая смутное время за чтением древних свитков и сложением утонченных пятистиший.