Потом государь отослал срезанные волосы своей матери, госпоже монахине Ситидзё. При виде волос государя от нахлынувшей печали монахиня пребывала как будто во сне, не могла излить скорбь в словах и лишь лежала ничком, проливая слёзы. Как же это было печально!
Видимо, желая видеть, как же он выглядит со стороны после пострига, государь призвал Нобудзанэ[490], чтобы тот написал его портрет. Пусть и не было то совсем уж совершенным, как в зеркале, подобием его, но прискорбно ему было видеть на портрете измождённого старца[491].
Ныне не мог прежний государь-инок вершить делами этого мира, а потому и царствовавшему государю в предрассветной тьме пришлось переехать в усадьбу на Девятом проспекте[492].
Принца Дзимёин возвели в ранг государя. Позабытые в тяжёлые смутные дни божественную яшму и драгоценный меч ныне приехали принять для государя с такими почестями, так украсили проспекты, что и не описать словами. Господин Коноэ снова стал регентом, и все этому радовались. Сказано, конечно, что нет ничего неизменного в этом мире, но никто и подумать не мог, что такое возможно.
И вот, в тринадцатый день седьмой луны Ито из Левой привратной стражи принял государя-инока, усадил задом наперёд в паланкин с занавесками с четырёх сторон[493], и вместе с иноком Ио Ёсимоти они покинули дворец Тоба. Чтобы прислуживать государю, с ним отправились госпожа из Восточных покоев и госпожа Таю[494]. Не знал государь, в каком месте на пути прервётся его жизнь, а потому взял с собой и святого мудреца[495]. «Вот бы хоть ещё раз взглянуть на усадьбу Хиросэ!» — изволил говорить государь, но ему не позволили, и он лишь разглядел храм Минасэ[496], полускрытый облаками, и прибыли они в Акаси. Оттуда направились в землю Харима, а там охрану принял Эбина из Дворцовой стражи и ехал часть пути с ними, а потом охрана снова сменилась, и государя сопровождал служивший в Дворцовой страже Канамоти из земли Хоки. Так за четырнадцать дней добрались они до бухты Оохама в земле Идзумо, подождали попутного ветра и переправились в землю Оки. Тяжело пришлось государю в этом долгом пути, и как он, должно быть, страдал в душе! Государя в пути сопровождал также лекарь Наканари, принявший постриг перед отъездом. «Аварэ, в столице я и не слыхал, что бывают такие ветра и волны!» — говорил он, а государь, отжимая влажные рукава, сказал в тоске:
А Ио Ёсимоти отвечал:
А госпожа Ситидзё, услышав эти стихи, сложила в ответ:
В десятый день десятой луны Среднего государя-инока Цутимикадо сослали в местность Хата, что в земле Тоса[498]. Проводить его повозку пришёл старший советник князь Садамити[499], государя сопровождали четыре женщины, из придворных с ним отправились младший военачальник государевой охраны Масатоси[500] и государев слуга Тосихира[501]. Отъезд государя не передать словами и даже представить себе трудно. А если посмотреть на его потомков, то увидим, как милостиво оберегали его род великая богиня Аматэрасу и Хатиман[502].
491
Вероятно, слова «пусть и не было… подобием его» являются отсылкой к стихотворению из сборника «Собрание японских песен, не вошедших в сборники» (
492
Трёхлетний император Тюкю был смещён по распоряжению камакурских властей, а потому должен был освободить дворец. Усадьба на пересечении Девятого проспекта и улицы Бомон принадлежала Фудзивара-но Митииэ, регенту при императоре Тюкю.
493
В паланкинах такого рода передвигалась знать ниже экс-императоров, канцлеров и министров; задом наперёд паланкин несли в тех случаях, когда в нём находился преступник. Таким образом, в данном способе перемещения для экс-императора Го-Тоба было заключено двойное оскорбление.
494
«Госпожа из Восточных покоев» — одна из супруг Го-Тоба, мать принца Ёрихито. «Таю» — неизвестно, кто имеется в виду.
495
Вероятно, Го-Тоба взял с собой монаха для последней проповеди на тот случай, если не выдержит тягот пути или если его убьют по дороге.
496
Усадьба Хиросэ — одна из усадеб Го-Тоба, неподалёку от храма Минасэ, располагавшегося на западе нынешнего г. Осака.
497
«Мимосусо» — древнее название реки Исудзу, протекающей у храмов Исэ. Непрерывность потока реки Исудзу в японской культуре служила метафорой непрерывности наследования титула императора.