Суэдзанэ не смог справиться, тогда вызвали Ёситомо, и он вывернул Тамэтомо обе руки в плечах. Не мог он теперь даже поднять веер руками, которые были выломаны из плечей, не то чтоб удержать узду. Верхом он ехать не мог, и потому для него соорудили клетку, посадили в неё, да так и перевозили от одной почтовой станции до другой.
Верхом Тамэтомо ехать не мог, и потому для него соорудили клетку, посадили в неё, да так и перевозили от одной почтовой станции до другой.
Как-то Тамэтомо сказал:
— Думаете посмеяться надо мной — посадили меня в клетку, выдернули руки из плечей, так я ни на что уж и не способен? Глядите-ка! — с этими словами он распрямился и ногами проломил крепко сплетенную клетку.
— Куда бы я ни ушёл — везде государева земля! Везите уж!
Привезли его в Идзу, там ему приказали сесть на камень, на который усаживали ссыльных. Он сказал:
— Сяду я — и что будет? А если не сяду? — так и не сел на тот камень. Перевезли его на остров Оосима, и там он только и знал, что буянил.
Новый государь, которого отправили в землю Сануки, не привык жить в глуши, и мог лишь гадать о том, что делается в мире. Некого было и порасспросить — никто не приходил к нему. Лишь те немногие женщины, что служили ему, лежали ничком и рыдали. Наступила осень, ночи стали длиннее, и ещё печальнее стало ему. Завывал в соснах ветер, стрекот кузнечиков в травах становился всё тише. А когда временами государь вспоминал родную столицу — закрывал он лицо рукавом, и промокший рукав обвисал от тяжести слёз. Думал тогда государь: «Я, потомок Озаряющей Небо великой богини, принял титул Сына Неба, потом стал называться почётным званием Прежнего государя и жил во дворце, подобающем этому званию. Пока жив был прежний государь-инок, решать десять тысяч государственных дел я не мог, но зато наслаждался дворцовой жизнью. Весну проводил я в любовании цветами, а осенью только и делал, что пировал под луной. Вот так, наслаждаясь цветами в Цзиньгу и любуясь луной с Южной башни[345], я провёл тридцать восемь лет. Вспоминаю прошедшие годы — они как сон, что приснился вчера. За какие грехи в прошлых жизнях сослали меня в эту глушь, на остров? И за что мне приходится жить вот так? Не вырастут рога у лошади, и у ворона на голове не появятся белые перья[346] — так же и мне не вернуться домой! От тоски по столице стану, наверное, духом. В старину, во времена государя Сага, когда прежний государь Хэйдзэй послушал придворную даму и поднял смуту[347] — ведь не сослали его, лишь пришлось ему принять постриг! Вины на мне нет никакой — слышал я, что собрали войска и собирались напасть на меня, я же лишь защищался. А сколь дурно повёл себя нынешний государь, что забыл мою прежнюю милость и так тяжело наказал!» — с этими мыслями государь за три года собственной рукою переписал пять сутр Махаяны[348] и послал принцу-иноку Какусё в Омуро, приложив такое послание: «Ради обретения просветления в будущей жизни я переписал тушью пять сутр Великой колесницы, но не хочу оставлять их в далёких землях, где не слышны звуки раковин-хорагай[349] и храмовых колоколов. Если будет позволено, отошлите их в Явата, или в Тоба, или в храм Хасэдэра — куда-нибудь ближе к столице!»
К посланию он приписал стих:
Принц-инок рассказал о том господину канцлеру. Господин канцлер тут же передал просьбу нынешнему государю, но тот всё ещё гневался на Нового государя-инока, к тому же и Синдзэй поддержал государя, так ничего и не вышло.
Новый государь-инок, услышав об этом, подумал: «Что за низость! Не только в нашей стране, и в Индии, и в Китае, в Силла и Пэкче дядья и племянники, старшие и младшие братья воюют за титул государя, оспаривают власть над страной друг у друга. В соответствии с кармой прошлых рождений бывает, что побеждёнными оказываются дядья или старшие братья. Потом они раскаиваются, склоняются и складывают руки в мольбе, и их прощают. Ныне же он не позволил мне даже отправить в храм сутры, переписанные в надежде на просветление в будущей жизни, и стал врагом для моих будущих перерождений. Клянусь же отбросить добрые плоды пяти сутр Великой колесницы на Три неблагих перерождения[351] и стану великим демоном страны Японии!» — так поклялся он, надкусил себе язык и записал эту клятву собственной кровью на сутре.
345
Цзиньгу — местность в уезде Лоян провинции Хэнань, со времён династии Цзинь (265–420 гг. н. э.) известная роскошными садами. «Любование луной с Южной башни» — также образ, заимствованный из китайской литературы. В «Истории династии Цзинь» («Цзинь шу») упоминается цзиньский военачальник Юй Лян (289–340), осенней ночью любовавшийся луной с Южной башни.
346
«…у лошади не вырастут рога» — китайская идиома, обозначающая невероятность ситуации. Кроме того, она использована в одном из китайских сочинений о принце Дань, попавшем в плен к Цинь Ши хуану. См. «Повесть о доме Тайра», св. 5 «6. Дворец в Сяньяне»: «В слезах Дань взмолился к императору: „На родине у меня осталась престарелая матушка. Отпустите меня, дабы я мог о ней позаботиться!“ Но император Ши хуан насмешливо рассмеялся в ответ: „Я отпущу тебя, когда сыщется рогатая лошадь и ворона с белым оперением на голове!“ <…> И вот во дворец прибежала рогатая лошадь, а на дереве в дворцовом саду свила гнездо ворона с белыми перьями на голове. Император Ши хуан <…> почитал нерушимым царское слово <…> помиловал Даня и отпустил на родину».
348
То есть пять сутр, по которым изучали буддийское учение в школе Тэндай. Это Аватамсака-сутра (яп.
350
«Следы куликов» — метафорическое обозначение написанного текста, то есть тех посланий, которые он отправлял в столицу и которые из столицы присылали ему. Мацуяма — залив на о-ве Сикоку.
351
Три неблагих пути перерождения — перерождение в мирах голодных духов-прета, животных и адских мирах.