Ёшика уже внутренне смирился с этим — цель у всех, от Небесного Государя и до последнего матроса, одна, и он никогда ни словом, ни делом не пойдёт против неё. Однако что-то пошло не так у других и в другом месте, и сейчас сорокапятилетний патриарх напрягал наработанную за тридцать лет войн интуицию и мозги своих штабных работников, чтобы подготовиться к предстоящей судьбе, и не подвести Империю.
Сведения, поступающие из Кобе, были отрывочны, но барону Иноуэ не стоило особых усилий свести их воедино. Два русских корабля сокрушили флот и береговую оборону Японии в двух стремительных схватках. Показания участников и очевидцев как всегда разнились, но разум бывалого адмирала отметал второстепенное и безошибочно вычленял главное — кажется, красноволосые чужаки называют это «бритвой Оккама».
Лишь один из русских крейсеров был по-настоящему эффективен в первом бою… если это избиение вообще можно назвать боем. Два случайных выстрела, один из которых никуда вообще не попал, спровоцировали настоящую бойню. «Память Азова», корабль русского наследного принца, тоже, кажется, ни в кого не попал… но второй крейсер, будь проклят он и его колдун-капитан, сделал всю работу. Ёшика, разумеется, не верил в колдовство и демонов — современная сталь и взрывчатка сильнее любого чёрного колдовства из старых легенд. Но было всё же что-то мистическое в том, как «Мономах» расправился с тремя боевыми кораблями, а нанесённые ему повреждения бесследно исчезли наутро. Впрочем, такой магией при достатке снарядов и краски Иноуэ владел и сам.
Потопление же четвёртого корабля, новенькой канонерки, атакой среди бела дня шестовыми минами единственного катера (sic!3)вообще на первый взгляд было неописуемым позором Императорского флота, какой до сих пор испытывали лишь вконец разучившиеся воевать турки… но адмирал прекрасно понимал, что и гордые своим могуществом англичане спасовали бы перед внезапными и запредельно агрессивными действиями русских точно также. Тут вообще было над чем подумать и чему поучиться.
Во втором бою — на этот раз это был уже действительно бой — огонь «Мономаха» вновь оказался чудовищно силён. Два броненосных корвета пошли ко дну за полчаса, несчастный «Конго» - с одного залпа, превратившего его в огромный костёр. Это были устаревшие по нынешним меркам, но ещё вполне крепкие корабли, одни из самых защищённых в японском флоте, и их стремительная гибель внушала почтение к мощи артиллерии и выучке команды «Мономаха».
«Память Азова» вновь себя никак не показал на протяжении большей части боя, лишь не без ущерба вытерпев обстрел скорострелками «Чиоды»… но в последней фазе боя растерзал «Чиоду» менее чем за десять минут. Понять столь решительную смену эффективности огня было невозможно, и оставалось лишь полагаться на недостоверные сведения о том, что огнём своего крейсера управлял в этот момент сам русский наследный принц. Альтернативой было лишь предположение, что проклятый Дубасов вселил демона и во второй корабль — выжившие с «Хиэй» якобы слышали, как он что-то выкрикивал в разгар боя… но Ёшика всё-таки не верил в колдовство, и предпочитал считать, что дело в изменившейся организации огня.
Адмирал дорого дал бы за сведения о том, как именно русский принц командовал, и охотно применил его методу у себя… но увы, это было пока невозможно. Что же, оставалось только подготовить корабли и спланировать предстоящее сражение, чтобы Императорский флот покрыл себя славой, а не позором, как в двух происшедших схватках. На пути к этому было видно три препятствия: русские снаряды, русская броня, и капитан Дубасов. Насчёт первых двух предстояло ещё поломать голову штабу, а от третьего препятствия Ёшика рассчитывал, что его уже избавили, причём сами русские.
1 Тип карманного крупнокалиберного револьвера, предназначенного для скрытного ношения
2 Войной Босин называют боевые действия в ходе Реставрации Мейдзи, между самозваными «сторонниками императора» и вооружёнными силами сёгуната
3 Sic errat scriptum (“так и было написано», в смысле «прочитанному верить») - широко использовавшееся латинское сокращение, означающее, что прочитанное только что, несмотря на его невероятность, записано верно
Встреча отряда сопровождения цесаревича с Эскадрой Тихого океана состоялась уже ближе к вечеру, когда Николай успел отлично выспаться в пригреваемом солнцем и обдуваемом ветерком кресле на мостике «Памяти Азова». Всё это время Дубасов вёл отряд на запад на восьми узлах, постоянно меняя наблюдателей на мачтах «Мономаха», чтобы они не дай Бог не устали и не пропустили дымы на горизонте. Всё, однако, обошлось благополучно, дымы были замечены вовремя, и соединение состоялось засветло. Два фрегата перехватили курс Эскадре, сблизились с ней и остановили машины. Против ожидания, цесаревич не вызвал Назимова к себе на «Азов», а соизволил прибыть на « Адмирала Нахимова» сам, туда же явился и Дубасов.
В адмиральском салоне Николай скромно уселся в сторонке, за кофейный столик, не став мешаться с морскими офицерами, и спросил крепкого чаю с сахаром. Бесшумно помешивая сахар серебряной ложкой, он, казалось, вовсе не интересовался происходящим, предоставив Дубасову докладывать о событиях в Кобе. За спиной Николая замер Волков с трофейной катаной и громоздкой кобурой смит-вессона на поясе, в свободной позе облокотившись на спинку кресла, имея донельзя героический вид и явно гордясь этим.
Цывинский, привезённый на встречу цесаревичем, наблюдал за реакцией присутствующих. Капитаны канонерок слушали достаточно внимательно, но периодически поглядывали на Назимова, следя за его реакцией. Бауэр, присланный из Петербурга для неудавшейся замены Дубасова и успевший вопреки всему с ним подружиться, а потом оставленный при штабе Назимова, ловил каждое слово и, кажется, жалел, что его там не было. Назимов, напротив, всё более мрачнел, на середине доклада поднялся и принялся прохаживаться по кабинету. Получилось так, что лицом к нему вдоль стены стоял Дубасов и сидели Цывинский и Бауэр с Федотовым. Напротив них, спиной к своему адмиралу, сидели капитаны канонерок и «Джигита», а за спиной Назимова в свою очередь оказался цесаревич в глубоком кресле возле кофейного столика, потихоньку попивающий чай. Капитаны пароходов Доброфлота приютились на стульях в сторонке, как не вполне военные моряки, не имеющие права голоса.
Наконец Дубасов закончил, и уже порядком разозлённый Назимов дал волю гневу:
- Господин капитан первого ранга, - обращение не по имени и отчеству уже свидетельствовало о глубокой неудовлетворённости начальства: - Кто по-вашему дал вам право устраивать бойню в порту, угрожая жизни мирных жителей и имуществу иностранных компаний?
- Огонь японских пушек, очевидно, ваше высокопревосходительство, - смутить Дубасова такими мелочами было невозможно.
- Довольно было подавить открывшую огонь первой батарею, а не разрушать половину порта. Воображаю, какие статьи выйдут теперь в «Таймс» по этому поводу! Далее… - и адмирал дал волю гневу. Павел Николаевич вообще обладал властолюбивым и резким характером, которому за время командования Эскадрой приохотился давать полную свободу. Возомнившему о себе капитанишке досталось за всё, от чрезмерного расхода снарядов на полные залпы, и до провоцирования войны с Британией. Дубасов тоже не привык лезть за словом в карман, умел оттоптать мозоль любому начальству так, что оно ещё и осталось бы виновато, но сейчас помалкивал: ему было видно то, что Назимов, не имея глаз на затылке, видеть не мог, а именно лицо цесаревича. Тот пару раз пытался вставить слово в грозный монолог флотоводца, однако голос его был тих, а интонация спокойна, и завороженный звуками собственной речи адмирал этого попросту не заметил. Капитаны канонерок обернулись, внимая учиняемому разносу, однако тут им тоже открылось невидимое для Назимова, и выражения их лиц начали меняться.