Котельная и машинная команды «Котака» тем временем выкладывались как никогда в жизни, стараясь вывести свой кораблик в его первую настоящую торпедную атаку. Низкий, едва ли на метр возвышающийся над водой силуэт скользил, разрезая волны глубоко зарывающимся носом, облако густого дыма застилало всё позади фонтанирующей искрами единственной трубы, скорость превысила восемнадцать узлов, чего за последний год не удавалось добиться даже на испытаниях, и командир миноносца в нетерпении стиснул поручень — до дистанции гарантированного попадания оставался какой-то кабельтов, полторы минуты хода. Выпустив носовые торпеды, можно будет повернуть, и четырёхторпедный залп бортовых аппаратов отправит на дно кого угодно, даже броненосец.
До цели оставалось чуть больше трёх кабельтов, с борта «Нахимова» по атакующему миноносцу било всё что могло — многоствольные малокалиберные пушки, винтовки абордажных партий, даже револьверы офицеров, бесполезные ещё на такой дистанции. Залп шестидюймовой батареи заставил всех вздрогнуть, а последовавший через секунду рёв восьмидюймовок левой башни окончательно укрыл всё вокруг дымной пеленой. Стрелять, однако, никто не прекратил, наводчики скорострелок и стрелки продолжали выпускать куда-то во мглу снаряд за снарядом и пулю за пулей. Дымное облако повисло за кормой завершающего разворот крейсера, и все ждали, когда из него выскочит озаряемый вспышками вышибных зарядов низкий, скрывающийся в волнах силуэт… но никто не появился.
Адмирал Иноуэ тоже стискивал рукоять старого меча, наблюдая за отчаянной атакой бронированного миноносца. До пуска торпед оставались считанные секунды, когда едва возвышающийся над водой кораблик скрыла стена всплесков от бортового залпа «Нахимова», и среди них поднялись два исполинских, сорокафутовой высоты столба. Десять секунд спустя вздыбленная вода обрушилась вниз, облако водяной пыли рассеялось, но на поверхности больше ничего не было… миноносец исчез, как будто его никогда не существовало. Бросив к глазам висевший на шее бинокль, адмирал успел разглядеть, как на поверхности моря вспух огромный пузырь перегретого пара, затем облако растворилось в воздухе, и от погибшего за долю секунды кораблика не осталось вообще ничего.
Обстановка на поле боя продолжала меняться ежеминутно. Японская «старая» линия набрала наконец девять узлов; из устья пролива примерно на такой же скорости выходили три канонерки, оставленные охранять гавань Симоносеки, но у них не было шансов принять участие в бою — русские фрегаты уже разогнались до четырнадцати, и продолжали ускоряться, растягивая свой строй. «Мономах» стремительно настигал «Фусо», его носовые пушки уже обстреливали старый броненосец, способный ответить лишь из двух орудий. «Мусаси» пока продолжал энергично перестреливаться с «Азовом», а вот «Ямато» уже горел, хотя пока ещё и держал строй. На «Цукуси», оставшемся один на один с «Нахимовым», все, кто видели громаду русского крейсера, готовились к смерти.
Русские канонерки наконец завершили свой маневр, выстроившись строем фронта поперёк курса «Фусо», до которого пока было от них чуть меньше двух миль. Имея в носовом залпе четыре восьмидюймовки и одну девятидюймовку, канонерский отряд лишь немногим уступал бортовому залпу главного калибра «Нахимова», и грозился обрушить всю эту мощь на старый японский броненосец. Тот, имея обширную мёртвую зону по носу, куда не могло бить ни одно орудие хотя бы среднего калибра, был бессилен ответить чем бы то ни было вообще.
Адмирал Иноуэ гнал «Такачихо» вперёд, силясь настичь закончившего разворот и ускоряющегося «Нахимова», чтобы сойтись с ним в ближнем бою и выпустить в атаку свои миноносцы, пока прячущиеся от обстрела в тени крейсеров. Расстояние уже сократилось до двенадцати кабельтов, скорость японских крейсеров почти достигла шестнадцати узлов, но и русские набирали ход. Сближение происходило всё медленнее, а на русском монстре, похоже, решили подготовить японцам горячую встречу: носовая башня разворачивалась, оставив в покое корабли «старой» линии. Это означало усиление плотности русского огня в полтора раза, без учёта пока молчащей шестидюймовой батареи. Противопоставить этому было нечего: единственная носовая 26-сантиметровка «Такачихо» выстрелила пока всего два раза, безбожно промазав. Ничего удивительного в этом не было — продолжающий разгоняться крейсер трясло от вибрации работающих на пределе машин и сопротивления рассекаемой тараном воды, поднятые форштевнем брызги и всплески от русских снарядов заливали низко расположенный барбет, и о прицельной стрельбе речь не шла совершенно. Вообще чудом было, что русские, выпустившие по «Такачихо» уже больше десятка тяжёлых снарядов, ещё не влепили ему в нос один или два гостинца.
Говорят, русские — самый суеверный народ на свете, и не без основания. Если твоя жизнь — непрерывная битва за урожай против неимоверно суровой, не прощающей ошибок природы; если смерть может появиться в любой момент в лице татарских находников, своих православных разбойников, или царских сборщиков недоимок; если пережить детство — редкое везение, а дожить до старости — большое несчастье, то ты рано или поздно, в течение нескольких поколений, научишься замечать самые ничтожные знаки судьбы, и поймёшь, что нельзя делать ни в коем случае, чтобы не спугнуть удачу. Нельзя, например, даже внутренне, про себя, загадывать, что что-то произойдёт, или наоборот, радоваться, что что-то не случилось. Непременно сглазишь, и тут-то оно и стрясётся.
У японцев нет таких поверий, но сейчас адмирал Иноуэ имел дело с русскими, и это сказывалось. Стоило ему подумать о чудесном отсутствии попаданий в его крейсер, как носовая башня «Нахимова» дала залп. Снаряды были нацелены неверно, и должны были пройти немного выше и левее японского флагмана, но в этот момент капитан «Нанивы» решил оценить обстановку и, если удастся, выстрелить из носовой 26-сантиметровки. Крейсер, до сих пор прикрытый от обстрела корпусом флагмана, высунулся вправо, и два двухсотфунтовых снаряда, нёсшихся параллельно друг другу со скоростью почти полторы тысячи футов в секунду, врезались в его носовой барбет. Сила удара была чудовищной, крейсер содрогнулся, будто налетел на скалу. Брони, вопреки названию, барбет не нёс, представляя собой просто поднятую над палубой внутри стального парапета вращающуюся платформу, на которой была установлена здоровенная пушка, но механизм горизонтального наведения попытался остановить снаряды — частично успешно. Один из снарядов замедлился достаточно, чтобы взорваться. Часть подкреплений под орудием оказалась перебита, многотонная пушка с жутким скрежетом повалилась вперёд и упёрлась дулом в палубу, прогнув её. Второй снаряд унёсся дальше, пробивая одну переборку за другой, разворотил по дороге торпедный аппарат левого борта, отклонился при этом от траектории, рикошетировал от броневой палубы, влетел в угольную яму и разорвался там, выворотив наружу борт и вышвырнув в пролом содержимое защитного коффердама, набитого кокосовыми очёсками.
Капитан «Нанивы» Цунода, получив такой урок, поспешил спрятать свой крейсер назад в тень «Такачихо», продолжающего идти невредимым среди снарядных всплесков, взлетающих выше его мачт. Ему было стыдно за своё невежество и гордыню — не дело простого пехотинца высовываться вперёд, когда атаку возглавляет настоящий самурай.
Капитану «Цукуси» тоже было нестерпимо стыдно, но ситуация была сильнее его воли. Дважды за последнюю пару минут он испытывал смертельный ужас, недостойный самурая, когда его корабль стоял на грани гибели — первый раз, когда от отдачи собственного залпа едва не зачерпнул воду бортом, и второй, когда два русских восьмидюймовых снаряда пронеслись перелётом, заставив силой воздушной волны заскрежетать и покоситься дымовую трубу. Сейчас этот ужас завис и сгустился над канонеркой, капитан буквально физически ощущал, как истекают последние секунды до залпа направленной прямо на него русской батареи.