Николай замолчал, испытывая некоторую неловкость от напыщенности своих слов. Дубасов также почёл за лучшее промолчать, и они вновь обвели взглядами руины мостика. Возле одного из трупов лежал закопчённый старый меч в ножнах, и приглядевшийся капитан поднял его и протянул Николаю:
- Это останки японского адмирала, барона Иноуэ, и его меч, Ваше Высочество.
Цесаревич попытался вытянуть клинок из ножен, и не смог. Несколько секунд он вертел его в руках, затем ещё раз обвёл мостик взглядом, и вдруг протянул оружие обратно капитану:
- Положите его пока назад, Фёдор Васильевич… и прикажите привезти сюда Вадима Дмитриевича2 и господина Гриценко3, пусть они сделают несколько фотографий и зарисовок. Фотографии надо будет передать в газеты, пусть все увидят, чем заканчивается нападение на наши корабли. После этого меч ваш по праву, как и честь победы в этом сражении. А я, пожалуй, пойду пока, отдохну...
1 Игра в городки, популярная русская забава
2 В. Д. Менделеев, сын знаменитого химика, офицер фрегата «Память Азова», внештатный фотограф экспедиции
3 Художник экспедиции
Незадолго до заката русские корабли развернулись и ушли на юг, так и не войдя в пролив. Пребывающее в смятении японское правительство наутро опубликовало весьма сдержанное коммюнике, сообщавшее, что «флот и береговая оборона Японской Империи воспрепятствовали русской Эскадре Тихого океана пройти проливом Канмон в Японское море». Русские, однако, за ночь покинули Внутреннее море и растворились в океане без следа, и риторика японцев начала в течение следующего дня меняться, через «остановили прорывавшуюся эскадру» и вплоть до «в ожесточённом сражении заставили русский флот отступить». Оставалось сделать ещё буквально шаг, и хотя бы на бумаге нанести русским поражение и пустить их флот ко дну.
Картину, однако, испортил невесть откуда взявшийся спецвыпуск парижского «Рассвета». Хотя всё телеграфное сообщение Японии с внешним миром к тому времени подвергалось цензуре по законам военного времени, а иностранные корреспонденты были взяты под стражу «для обеспечения их безопасности» (для иностранцев в Японии и правда стало очень небезопасно), мсье Марэ неведомым образом умудрился ускользнуть, и теперь переслал в свою редакцию сообщение о небывалом побоище у восточного входа в Симоносекский пролив. Госпиталь Симоносеки, по его словам, был переполнен ранеными и обгоревшими японскими моряками, а берега пролива завалены остовами сгоревших кораблей, и усеяны обломками и сотнями трупов, среди которых до сих пор не найдено ни одного белого. Русских моряков и корабли выжившие японцы называют не иначе как неуязвимыми демонами.
В Японии поднялся переполох, как оно обычно бывает у азиатов, пойманных на наглом вранье. Полиция сбилась с ног, разыскивая французского корреспондента и его помощников на телеграфе, но всё было бесполезно. Следующая статья мсье Марэ наутро сообщала о до сих пор не прекращающихся погромах иностранцев в Японии, пострадавшие якобы исчислялись тысячами, а среди жертв оказались и французские консультанты-кораблестроители с японских верфей, и прусские военные инструкторы, и обитатели британских сеттльментов. Хуже того, упоминалось, что испанский посланник в Токио был убит возглавляемой полицейскими толпой во время прогулки вместе с супругой, и японские власти прикладывают отчаянные усилия, чтобы это скрыть.
Это разом превратило международное положение Японии из чрезвычайно плохого в совершенно отчаянное. Японского посланника в Британии вызвали в Форин Офис и отчитали как мальчишку, требуя гарантировать неприкосновенность британских подданных и их имущества. Посланников в Париже и Берлине вызвали для дачи объяснений, французы объявили о заморозке постройки японских крейсеров на их верфях, а испанское правительство в крайне жёстких выражениях потребовало подтвердить или опровергнуть факт нападения на своего дипломата. Страна Восхода Солнца оказалась внезапно на грани войны с ещё одной европейской державой, пусть и не относящейся более к числу Великих, но имеющей неподалёку и колонии, и базы, и флот.
В этой обстановке, двое суток спустя после сражения, русская эскадра в полном составе вошла на рейд Шанхая. По некоторым из кораблей было явно видно, что они побывали в жестоком бою, но число свезённых на берег тяжелораненых и больных оказалось смехотворно малым, хотя среди них и оказалось два адмирала. Русский наследник любезно принял кинувшихся к нему с визитами официальных лиц и иностранных адмиралов на борту «Владимира Мономаха», после чего направился на телеграф, который и оккупировал почти до утра.
Переписка этой ночи между цесаревичем Николаем и Зимним дворцом до сих пор полностью не рассекречена, и мы можем только гадать о некоторых её деталях. Злые языки впоследствии утверждали, что государь Александр Александрович в это время был по своему обыкновению в стельку пьян, и ничем иным нельзя объяснить состоявшееся наутро (по Санкт-Петербургскому времени) объявление Николая Александровича наместником Дальнего Востока и Царём Сибирским, с правом военного и гражданского управления к востоку от Урала, дипломатических сношений с сопредельными странами и в бассейне Тихого океана, и прочее. Тут же следом было объявлено о пожаловании Фёдору Васильевичу Дубасову за три одержанные виктории чина контр-адмирала, с назначением командующим Эскадрой Тихого океана, и титула графа Симоносекского. Это уже был прямой плевок в лицо Японской империи, демонстрировавший презрение к её суверенитету и готовность воевать до полного её уничтожения. В последний раз титул подобным образом присваивался Александру Васильевичу Суворову, князю Италийскому, сокрушившему войска Французской республики в оккупированной ими Италии.
Наутро Николай собирался, по успешному опыту Кобе, встретиться с прессой, но ещё до начала встречи на приём к нему прорвался испанский консул, приложивший для этого максимум усилий. Королева-регент Мария Кристина, телеграммой выразившая свою озабоченность и сочувствие российской императорской чете и лично Николаю ещё после самого первого происшествия в Оцу, теперь, после оскорбления, нанесённого испанской короне вконец потерявшими право считаться цивилизованной нацией японцами, жаждала крови.
В результате пресс-конференция началась немного позже намеченного, и продолжалась недолго. Николай коротко познакомил репортёров с последними событиями, Дубасов рассказал о полном уничтожении мореходного японского флота, после чего цесаревич выступил с краткой программной речью. Японский простой народ, по его словам, миролюбив и незлобив, однако управляющее им самурайское сословие, ещё два десятка лет назад имевшее законное право проверять остроту своих мечей на шеях собственных крестьян, ныне пытается распространить эти навуходоноссоровы порядки за пределы Японии. Долг всех цивилизованных наций — покончить с этим азиатским варварством, как во времена библейские было покончено с ассирийским зверством. С этой целью самурайство должно быть уничтожено, всякая память о нём истреблена, а народу Японии, под доброжелательным и просвещённым покровительством содружества цивилизованных наций, должна быть предоставлена возможность мирно развиваться и процветать.
Этот поток дешёвой демагогии и низкопробного популизма (по объективной оценке его авторов — Дубасова, Ухтомского и Георга Греческого) был встречен представителями мировой прессы бурными аплодисментами, к концу речи Николая перешедшими в овацию. Европейские и американские корреспонденты рукоплескали этой явной, с точки зрения Николая, околесице стоя, и прежде испытывавший некоторое подобие пиетета к западной прессе цесаревич теперь уверился в её полной беспомощности перед простейшими словесными заклинаниями. Впрочем, так было даже удобнее…