Карасаве, видно, раньше некому было излить всю злость, которая у него накипела, и теперь он говорил без умолку. Он желчно поносил всех и вся, уверял Такано, что безобразие в лагере — результат пропаганды горстки «красных» во главе с Кубо. А так как Кубо был из той же роты, что и Такано, Карасава хотел допытаться, что это за человек.
Такано рассказал все, что знал о Кубо. Но его интересовало совсем не это. Он пришел сюда вовсе не для того, чтобы осуждать чье-то поведение. Поэтому он резко оборвал Карасаву.
— Знаете что, господин поручик! Давайте оставим в покое других. Я хотел бы знать, что вы сами думаете о своем положении, как вы смотрите на это.
— Что я думаю? Гм…
— Ведь вы офицер. «Лучше смерть, чем позорный плен» — так ведь говорят у нас. А мы, как видите, примирились с этим позором. Как вы все это оцениваете? Что, по вашему мнению, мы должны предпринять?
— Этот вопрос не делает тебе чести, фельдфебель Такано! — Карасава выпрямился, надменно вздернув подбородок. — У солдата императорской армии, попавшего в плен, есть только один путь — сохранять стойкость и решительно противостоять врагу. К несчастью, мы не погибли в бою, но, раз уже мы в плену, иного выхода, чем то, о чем я сказал, у нас нет.
«Интересно, как он попал в плен?» — подумал Такано и спросил:
— Вы говорите: «Решительно противостоять врагу…»
— Это означает, — перебил его Карасава, — что мы должны покончить с расхлябанностью в лагере и, следуя воинскому уставу, снова ввести твердую дисциплину, достойную солдат императорской армии. Мы должны показать австралийцам, что мы не какие-то жалкие пленные, достойные презрения, а солдаты армии великой Японии. Это наш священный долг, и мы должны с честью выполнить его. Не так ли, фельдфебель?
— Однако, — заметил Такано, — не кажется ли вам, господин поручик, что выполнять требования воинского устава в этих красных штанах довольно смешно?
— Ты что! Именно потому, что на нас эта мерзкая одежда, мы и должны соблюдать устав. Они относятся к нам, как к пораженцам, пытаются лишить нас воинского духа, унизить нас. Поэтому мы должны еще тверже соблюдать воинскую дисциплину. Не так ли?
Такано был не согласен с поручиком, но не стал ему, возражать. Он уже потерял интерес к этому человеку. Офицер, единственным желанием которого было утвердить воинский устав в лагере, не понял бы его душевных мук.
Такано вовсе не считал, что в лагере нужна такая же дисциплина, как в армии. Он, скорее, склонялся к мысли, что у пленных не должно быть ни чинов, ни рангов. Ему не понравилась общая атмосфера лагеря потому, что большинство «красных фуфаек» явно не испытывали ни малейшего стыда оттого, что они попали в плен, а это трудно было совместить с требованиями воинского устава.
Такано никак не мог встать на их точку зрения, настроиться на тот же лад, однако критиковать их, говорить о позоре плена означало бы осуждать и самого себя, стало быть, он не мог осуждать других. Карасава же, как видно, был далек от подобных терзаний. Такано часто сталкивался с таким типом офицеров. В начале атаки они храбро идут впереди, но, как только обстановка осложняется, сразу же теряют чувство собственного достоинства. Он поспешил оставить этого надутого и чванливого вояку.
V
В ясный лунный вечер пленные вытащили раскладушки из палаток; одни безмятежно спали, другие болтали, собравшись по двое, по трое. Некоторые пели песни, рассказывали анекдоты или играли в сёги.
В джунглях им никогда не доводилось любоваться луной. Лишь изредка, выйдя в речную долину и увидев белый чистый лик луны, они вдруг с болью в душе вспоминали жизнь в Японии или в Китае. Но как только луна скрывалась, они тут же возвращались к ужасной действительности.
В лагере же в ожидании ужина пленные каждый вечер наслаждались лунным сиянием.
Ёсимура отозвал Кубо, желая остаться с ним наедине. Они уселись на траву возле самой проволочной загородки, неподалеку от офицерских палаток. Трава вдоль загородки была подстрижена наподобие газона, и на ней группками расположились пленные.
С тех пор как Кубо предложил ему в джунглях перебежать к противнику, Ёсимура еще ни разу не оставался с ним с глазу на глаз. Ему о многом хотелось поговорить с Кубо — о том, что неудобно было обсуждать на людях, но днем Кубо трудно было поймать — он выполнял обязанности переводчика, был занят разными хозяйственными делами, а вечером проводил беседы с пленными.
Когда дивизия высадилась на остров, Кубо оказался в подразделении, которым командовал Ёсимура. Ёсимура после призыва в армию сразу же попал в действующую часть и пять лет провел на фронте. Его очень интересовали интеллигенты вроде Кубо, он частенько вызывал его в офицерскую комнату и там вел с ним длительные беседы. Кубо говорил, что правительство Коноэ было против великой восточноазиатской войны, но военная верхушка настояла на своем, хотя флот занял пассивную позицию. Ёсимуру все это привело в изумление — ничего подобного ему до сих пор не доводилось слышать. Когда Кубо вернулся в роту, после того как прослужил два года в штабе дивизии, Ёсимура прежде всего спросил у него, что он думает о ситуации на фронте. Кубо сказал, что поражение Японии предрешено и что это всего лишь вопрос времени. Японский флот, видимо, полностью уничтожен в морском сражении у Филиппин, самолетов не хватает даже для обороны самой Японии — города подвергаются непрерывным массированным бомбардировкам. Военная мощь союзников постоянно растет, а Япония из-за блокады морских коммуникаций, не имея возможности воспользоваться ресурсами стран южных морей, на которые рассчитывала сначала, вынуждена сокращать военную промышленность. Ко всему прочему армия Советского Союза подошла к самому Берлину. Таким образом, положение японских войск вообще и на острове в частности совершенно безнадежно. Ёсимура вспомнил, каким был Кубо в то время — он едва передвигался, ноги распухли, покрылись язвами. Теперь, в лагере, Кубо стал неузнаваем. Робкий, неумелый первогодок оказался в лагере руководящей фигурой. Ёсимуре даже неловко было теперь обращаться к нему на «ты», как прежде. Однако и перейти ни с того ни с сего на «вы» тоже как-то неловко. К счастью, Кубо, как и прежде, назвал его «господином командиром подразделения», и Ёсимура решил оставить все, как было раньше.