Но здесь, в лагере, в плену у австралийцев, где они находятся под надзором и ждут лишь репатриации, где командир батальона не несет ни малейшей ответственности ни за своих подчиненных, ни за судьбу своей страны, почему он должен жить в привилегированных условиях?
Помещение, куда утром перебрались Такано и его товарищи, оказалось складом для фуража и продовольствия, наспех переоборудованным для жилья. По обеим сторонам узкого и длинного прохода на полметра от пола возвышался настил, не из досок, а из бревен, поверх которых лежали соломенные мешки из-под риса. Изголовье было защищено листьями кокосовых пальм, но выше свободно гулял ветер. Примерно такие же «казармы» были и у других рот. Жилья для офицеров Такано пока не видел, но по сравнению с казармами для солдат дом командира батальона выглядел непозволительно роскошным.
Такано казалось, что ответственность за военное поражение гораздо тяжелее ответственности за жизнь подчиненных в лагере и за их репатриацию. «Притом вина подполковника Хагивары, — думал он, — вовсе не ограничивалась тем, что он погубил на фронте многих своих подчиненных, разве не ответствен он также за их поражение и на Гвинее, и на острове Б.? Более того, как подполковник сухопутных войск, он, так же как и другие офицеры, несет ответственность за всю эту войну в целом. А потому он должен значительно острее, чем подчиненные ему солдаты и офицеры, чувствовать свою вину и стремиться всеми силами ее искупить. Ему следовало поселиться в жилище, более скромном даже, чем солдатские казармы!»
Однако, глядя на дом подполковника Хагивары, никак не подумаешь, что он чувствует за собой какую-то вину и раскаивается в чем-то.
Последние полгода Такано очень переживал, что остался жив, тогда как его подчиненные и боевые друзья погибли, он страдал и оттого, что у него не хватало силы воли покончить с собой. Чувству ответственности научила его армия, ее установки, ее дисциплина.
Но за эти полгода Такано с удивлением понял, что ничего этого не существует; он узнал, что все высшие офицеры, которые должны были бы чувствовать свою вину еще острее, пытаются свалить ее на других.
Все это стало ему известно лишь в лагере для военнопленных, главным образом, из газет, которые переводил Кубо. Увидев на берегу моря штабных офицеров в обычной форме, он прямо оторопел. «Значит, армия еще существует», — подумал он тогда.
А теперь этот дом командира батальона… Как можно в лагере для военнопленных соорудить себе подобное жилище? Откуда все это? Этот порядок, этот дух? Да сознают ли они вообще всю тяжесть капитуляции? Такано с болью почувствовал, что атмосфера лагеря несовместима с его душевным состоянием, с тем внутренним разладом, который терзал его.
— Эй, денщик! — позвал подполковник.
Из дома вышел солдат. Подполковник отдал ему лейку, сказал что-то и минут через пять появился в военной форме.
Толстенький человек с маленькими усиками и пронзительными глазами и, как видно, резким характером обвел внимательным взглядом ряды пленных, всматриваясь в каждое лицо. Разумеется, подполковнику уже доложили об инциденте на берегу.
— Смирно! — скомандовал стоявший на правом фланге поручик Татибана. — Господину командиру полка — поклон! — Он подбежал трусцой к центру шеренги и неловко, сдавленным голосом отрапортовал: — Пятьдесят два человека во главе с поручиком Татибаной с сегодняшнего дня приданы батальону как шестая рота. Докладывает поручик Татибана.
— Вольно! — кивнул подполковник. И снова медленно обвел всех мрачным, пронзительным взглядом. Непонятно было, что сейчас сорвется с его уст. Помедлив, подполковник произнес:
— Думаю, вы попали в плен, как говорится, «когда все стрелы кончились, а меч сломался». Тем не менее вы не должны забывать — прошу обратить на это внимание, — что между нами есть существенная разница — мы сложили оружие не по своей воле, а по приказу его величества.
…«Когда все стрелы кончились, а меч сломался», — услышал Такано и вспомнил, как они попали в плен. К тому времени в роте из двухсот человек в живых оставалось двенадцать. Только пятеро или четверо из них могли кое-как передвигаться. Остальные лежали, завернувшись в одеяла, распухшие от голода, обессилевшие. А по джунглям, словно голодные волки, рыскали дезертиры, убивали своих товарищей, чтобы съесть. Такано вспомнил, как они сбрасывали трупы умерших в глубокую речную долину — чтобы их не вырыли из земли и не съели. Вспомнил, как бедствовали без соли, — нечем было заправить варево из кореньев и трав, собранных в джунглях.