Затем взглянул на изысканное жилище командира полка, так похожее на интимный особнячок. По вечерам у подполковника наверняка собираются гости. Пьют, едят… Здесь, в районе Рабаула, скопились большие запасы продовольствия, которое предназначалось для отправки на фронты Новой Гвинеи и на остров Б. Говорят, что продовольствия и боеприпасов здесь хватит на десять лет, так что господам офицерам будет что есть, даже если репатриация и затянется. И этот офицер, обжиравшийся в тылу, еще смеет говорить им: «Думаю, вы попали в плен, когда все стрелы кончились, а меч сломался», смеет заявлять, что они не такие, как он!
Такано почувствовал, как в душе его закипает гнев — впервые с тех пор, как он попал в плен. До этого момента он лишь страдал от сознания вины перед теми, кто погиб, теперь же он испытывал гнев за судьбу своих однополчан.
— Вот ты! — Подполковник ткнул пальцем в одного из пленных. — Скажи-ка, что должен делать солдат императорской армии, попав в плен?
Ефрейтор Акаги, на которого указал подполковник, молчал. Он побледнел. Видимо, его тоже душили гнев и боль.
— У военного, попавшего в плен, — невозмутимо продолжал подполковник так, словно он и не ожидал никакого ответа, — есть только два выхода, а именно: мужественно умереть, как это сделал командир части Идзука, и тем самым искупить свою вину перед родиной, или остаться жить, но с сознанием, что ты однажды уже умер и теперь возродился вновь. Вы поступили мудро — в конце войны выбрали не смерть, а жизнь. Но я верю, что вы сделали это, твердо понимая, что однажды уже приняли смерть.
Такано ожидал, что кто-нибудь одернет этого краснобая. Конечно, здесь, в лагере, решиться на это трудно, но Кубо и его друзья, пожалуй, способны на такое. Когда в Лаэ они налетели на капитана Окабэ или когда здесь, в Рабауле, одернули офицера штаба, Такано не считал возможным присоединиться к ним. Теперь же он чувствовал, что пойдет за Кубо и Исидой, если они выйдут вперед и остановят подполковника.
Однако ни Кубо, ни другие не двинулись с места.
Вернувшись в казарму, вне себя от ярости пленные швыряли на пол потные фуражки, ремни и рубахи и зло пинали ногами деревянные столбы.
Объясняя, почему он не одернул подполковника, Кубо сказал:
— А что толку! Здесь пока еще соблюдаются военные порядки. Я не знаю, крепка ли основа, на которой они держатся. Кажется, не очень, но может статься, что армейский дух пустил здесь глубокие корни. Начнешь шуметь, да все зря — никто не поддержит. Вот я и подумал: «Подожду немного, посмотрим, как повернется дело».
Однако, слушая подполковника Хагивару, Кубо думал совсем о другом. Он и не предполагал, что может сложиться подобное положение. И теперь твердил себе: «Вот она — реальность! Вот она — демилитаризация!» Привык к лагерной жизни за год, размяк, стал смотреть на все умозрительно, односторонне, а на деле вот оно как! Пленные могут оправдать сами себя, только осуждая бесчеловечность японской армии. Вот почему идеи демократизации, провозглашенные союзниками, воспринимались ими без особого сопротивления и без особых противоречий. Вот и он тоже начал строить иллюзии, будто вся Япония торжественно поворачивает на новый исторический путь!
Выходит, и идея демократизации Японии, и ликвидация армии — все это навязано победителями, а вовсе не возникло как некая объективная необходимость. Вот почему японцы испытывают неприязнь к этим преобразованиям. А командир части и офицеры пользуются моментом и завинчивают гайки.
С тех пор как Кубо понял, что капитуляция Японии уже не за горами, он часто думал: «А вдруг в армии или в самой стране возникнут волнения, произойдет нечто вроде революции?» Он думал о возможности такой же революции, как, например, в России после окончания первой мировой войны, или о крушении империи, подобном крушению Австро-Венгерской империи, или о такой революции, как в Германии, когда пала кайзеровская империя. Читая «Дейли уоркер», он узнал о том, что в Европе — во Франции и в Италии — компартии стали уже заметной силой, что после второй мировой войны некоторые страны Европы вступили на путь социализма. Может быть, и в Японии произойдет нечто подобное? Он допускал, что все это возможно, ведь в Японии существуют давние традиции рабочего движения. Так что возникновение революционной ситуации в Японии вполне реально. Всеми способами он пытался через австралийских солдат получить информацию, свидетельствующую о появлении хотя бы крошечных ростков революции в Японии. Однако ему ни разу не удалось услышать ничего подобного. Напротив, он узнал о мятеже группы офицеров в Токио, настаивающих на сопротивлении врагу до самого конца. Австралийцы показывали бесчисленные фотографии простых людей, не принявших капитуляцию и в отчаянии покончивших с собой перед дворцом императора; в газетах и по радио стали появляться высказывания о непостижимости духа Японии и ее народа. В лагере Кубо страдал, когда австралийцы спрашивали у него: «Правда ли, что в Японии существует банда тайных убийц и японский народ очень уважает ее босса Тояму?»