Дискриминация пленных день ото дня становилась все более явной. Например, один солдат из кухонной команды обнаружил, что шестую роту обошли, когда распределяли конину — в дивизии, по-видимому, уничтожали ненужных лошадей. Потом стало известно, что другим ротам выдали по пакету конфет на троих, а им не досталось ничего.
У пленных давно кончились сигареты, которые они получили от австралийцев, однако никто, как видно, не собирался больше снабжать их куревом. Вокруг казарм на каждом свободном клочке земли был посажен табак. Он поднялся уже довольно высоко, почти в рост человека, нижние листья обрывали и вешали сушить на карнизы крыш. В шестой роте знали, конечно, что эти драгоценные листья бережно выращивала каждая рота, знали, что всем пока еще не хватает табака, но их возмущало, что из всего этого богатства для них не нашлось ни одного листика. К тому же старшие офицеры все еще курили сигареты «Хоёку». Однако пленные считали унизительным для себя выпрашивать табак и курили листья папайи, как на острове Б.
В каждой роте была своя баня: к железным бакам были подведены трубы, по которым подавалась вода. В шестой роте бани не было. Они потребовали у поручика Оцуки, чтобы и для них сделали баню, тот обещал похлопотать, но так ничего и не добился. Всякий раз, когда нужно было зачерпнуть воды из колодца для умывания, для стирки или для приготовления пищи, приходилось идти на поклон в пятую роту.
Однако, несмотря на такую атмосферу в лагере, многие солдаты проявляли к пленным из шестой роты интерес и сочувствие. Каждый вечер кто-нибудь из солдат приходил в казарму шестой роты расспросить о том, как они скрывались в джунглях на острове Б., рассказать о жизни в Рабауле и пожаловаться на жестокую уставную дисциплину в дивизии. Самое удивительное было то, что о положении в Японии они знали куда меньше, чем солдаты шестой роты, они не были знакомы, например, с содержанием Потсдамской декларации, ничего не слышали об оккупационной политике союзников. Следовательно, совершенно не знали и о том, что главная ставка японской армии, а также сухопутные войска и флот распущены, что многие прежние руководители страны арестованы как военные преступники, что в Японии теперь запрещена милитаристская пропаганда и воспитание, отменен закон об охране общественного порядка, закон об обороне страны, ликвидирована политическая полиция, освобождены политические преступники, — словом, они не знали, что основы милитаристской политики японской империи рухнули. В лагерь доходили лишь неопределенные слухи о беспорядках в стране в связи с поражением Японии. Но в чем заключается смысл перемен, они понимали меньше, чем пленные из шестой роты.
Кубо был удивлен, узнав об этом. Он понял, что информация не доходила до солдат потому, что застревала у офицеров. А если и доходила, то в искаженном виде. Солдаты, например, считали, что генерал Макартур получил аудиенцию у императора, тогда как император сам посетил генерала Макартура в его штаб-квартире. Им ничего не сообщили о том, что Компартия Японии получила право на легальное существование, что начали активно действовать профсоюзы.
Естественно, в этих условиях трудно было ожидать, что сознание и настроение солдат коренным образом изменятся и после капитуляции Японии. Солдаты, что приходили в шестую роту, рассказывали: «Многие не согласны с требованиями «суровой воинской дисциплины», однако примерно половина пленных, а может быть, и больше признают необходимость уставной дисциплины, они полагают, что теперь, когда народ пал духом из-за поражения в войне, особенно важно соблюдать строгую военную дисциплину, чтобы удержать в руках десятки тысяч солдат и офицеров. Разумеется, это мнение офицеров и унтер-офицеров, но к нему присоединяется и немало солдат».
Если в отношении военной дисциплины мнения разошлись, то к пленным шестой роты как офицеры, так и солдаты относятся с одинаковым предубеждением и стараются по возможности держаться от них подальше.