Стремительная перемена в отношении батальонного начальства к шестой роте, естественно, привела к психологической войне между шестой ротой и остальными солдатами. Теперь уже солдаты шестой роты не могли себе позволить никакой расхлябанности и разболтанности. Раз они заявили во всеуслышание, что чтят память погибших однополчан, они должны были теперь показать свою особую дисциплинированность. У них уже был опыт такого рода — в лагере для военнопленных в Лаэ, когда они восстали против формальной уставной дисциплины капитана Окабэ, — и они решили теперь показать, что такое настоящая дисциплина в коллективе. Теперь они раньше других рот собирались на работу, точно соблюдали ее часы, выполняли ее тщательно и рьяно следили за опрятностью в одежде и чистотой в казарме. Словом, отказавшись отдавать честь офицерам, отвешивать поклон императорскому дому и бубнить «Памятку солдата», они сознательно, все как один, соблюдали дисциплину в роте. А тем временем Кубо начал действовать в других ротах.
И прежде немало солдат приходило в шестую роту, желая узнать, что там за порядки, теперь же таких любопытствующих стало еще больше — все были поражены тем, что шестая рота замахнулась на авторитет командира батальона. Это придало решительности всем.
Кубо беседовал с солдатами о демократизации лагерных порядков. Каждая рота выбрала своих представителей, которые собирались по вечерам на совещания: сюда приходил ефрейтор, который до войны служил кондуктором в компании токийского городского трамвая и участвовал в забастовке трамвайщиков, был здесь и солдат, работавший в отделении Всеяпонского совета профсоюзов района Кобэ, и поручик, выпускник университета, который в студенческие годы увлекался марксизмом.
Каждый вечер они собирались в казарме шестой роты, обсуждали конкретные вопросы лагерной жизни. Одни считали, что нужно создать организацию под названием Лига демократизации, чтобы от имени этой организации предъявить командиру батальона конкретные требования, а затем расширить эту организацию до масштабов дивизии; у других же было совершенно противоположное мнение — они считали, что для начала нужно почаще устраивать самодеятельные представления, выдвинуть всем понятные требования, например отменить воскресные «назидательные беседы» командира батальона, устраивать вместо них представления на площади, записывать ежедневно радиопередачи из Японии и сообщать о них всем солдатам и офицерам, отменить денщиков у офицеров, и в ходе всех этих мероприятий создать свою организацию. Однако в конечном счете все сводилось к одному и тому же: чтобы всколыхнуть солдат, в каждой роте нужно создать организацию, которая стала бы руководящим центром лагерной жизни. Было решено, опираясь на общество — как бы оно ни называлось, — немедленно приступить к действиям.
Прежде всего они записали первое требование: отменить денщиков у офицеров и организовать самодеятельные представления. Эти безымянные листовки расклеили на стенах казарм и на стволах кокосовых пальм. Занимались этим главным образом пленные из шестой роты, и уж они-то постарались расклеить этих листовок побольше. Эффект превзошел все ожидания. В лагере только и говорили об этих листовках; оказалось, что эти требования поддерживают и многие офицеры — они сами отказались от денщиков. А командир батальона перестал выступать с «назидательными беседами» — наверно, был напуган бунтом пленных. Вместо «назидательных бесед» по воскресеньям теперь проводились соревнования по борьбе сумо, а вечерами устраивали самодеятельные представления. В дивизии оказалась труппа профессиональных актеров, и теперь они репетировали каждый вечер. Начальство вызвало актеров к себе и приказало устроить вечер отдыха, включив в него и выступления самодеятельных артистов.
Обстановка в дивизии становилась все свободнее, и Кубо собирался уже постепенно добиваться отмены молитвы в честь императорского дома и чтения на поверке «Памятки солдата», но не успел. Не прошло и месяца после бунта в лагере, как было получено радостное известие об отправке пленных на родину. Солдаты и офицеры повеселели и, наспех собравшись, выехали, так и не завершив своих замыслов.
Судно вышло из гавани.
Была уже ночь, но на палубе не смолкала песня «Прощай, Рабаул».
На судно втиснули почти три тысячи пленных, это было американское судно, предназначенное специально для репатриации пленных. В трюме из-за жары и тесноты невозможно было заснуть, и все выбрались на палубу.