Впрочем, всему этому было великим камнем преткновения его собственное, торжественное отречение от супружества; но еще большим препятствием было бы несогласие отца: дочь цыганки и с чертами портрета, который он принял за изображение дьявола! Есть ли какое правдоподобие, чтоб он согласился назвать подлинник своею дочерью!
Так прошло два года. Эдуарду минуло сорок семь лет; но письма барона и приглашения продолжались постоянно, и мечты роились под черепом, покрытым волосами с проседью. В начале третьего года отец Эдуарда отошел на вечный покой; с месяц сын оплакивал его, ни разу не вздумав ни о Богемии, ни о старшей дочери Рейнгофа; даже письма барона оставались нераспечатанными; но по окончании шестимесячного траура Эдуард оставил службу и для рассеяния поехал путешествовать. К концу этого ж самого года во всех обществах, во всех собраниях только и говорили о непостоянстве человеческих предположений; особливо старые дамы города К***, в котором Эдуард так положительно отвергал всякое предположение о супружестве. Говорили насмешливо: «Тогда ему было рано, теперь самая пора! Около пятидесяти лет… это настоящий возраст любви! Ха, ха, ха! Бедный глупец!.. Правду говорят, что седина в голове… да на ком он там женился?» — «Ну, на ком? Уж доживши до старости, надобно уметь хорошо выбирать! Женился на цыганке, красивой как сатана».
«Видно, богата?» — «Мало этого, дочь барона». — «О!.. Но от чего ж цыганка?» — «По матери». — «Вот что! Дьявольский вкус у этих мущин! — Так было и в мое время; будь как колпичек бела — и не поглядят; когда ж появится какая черномазая, с глазами, что так вот и жгут, все кинутся за нею и начнут ухаживать, услуживать, ахать, вздыхать, и пусть бы одни молодые для этой редкости сходили с ума, так нет, старики еще и их перещеголяют: на них, как видно, сильнеє действует этот род красоты, нежели на молодых, потому что те погрустят, повздыхают да тем и кончится, а эти так нет, по тех пор не ототстанут, пока не женятся на своем сокровище арабском». — «Видно, так и с нашим Эдуардом! Двадцать лет смотрел равнодушно на прекраснейших девиц нашего края, а вот цыганка в несколько дней покорила его! Нечего делать, так тому и быть! А жаль, он и в сорок семь лет был жених завидный!»
Так толковали более месяца на родине Эдуарда. Не только в самом К***, но и в других местах, где были близко его поместья, или где случалось ему бывать проездом и сделать знакомство, везде говорили: «Как это безрассудно жениться не в своем краю, да еще и Бог знает на ком!» Но точно ль это было так? Все эти нарекания и пересуды имели ль основательную причину? Эдуард уехал, — это правда; правда и то, что он поехал в Богемию и приехал прямо к барону; но женился ли он на его дочери? Была ль она изображением своей матери, как писал Рейнгоф? Сделал ли вид ее то впечатление на сердце Эдуарда, какое произвел назад тому двадцать два года портрет ее матери? И неужели забыли, что эта последняя не старилась! Что лицо ее, глаза и черты остались точно такими, как были при выходе ее из черной пещеры? И если к этому обстоятельству прибавить, что ангел-хранитель Эдуарда — отец его — не существует более, что голос предостерегательной любви отцовской замолк навеки; что если теперь Эдуард сидит напротив очаровательной баронессы-цыганки, не нарисованной, и, трепеща от восторга, чувствует в глубине сердца своего и рай и ад, и жизнь и смерть от невыносимого огня, невыразимого чувства, горящего, блестящего, говорящего в дивных глазах Мариолы! Что если все это с ним делается, то уже некому подойти, как когда-то, к заспиннику его кресла и сказать потихоньку: «Беги, несчастный! Спасайся, пока есть время!» Если взять в соображение возможность подобного случая, то пересуды и нарекания на неравную женитьбу Эдуарда могут еще быть чистою напраслиною. Впрочем, года через три разговоры об этом предмете почти совсем прекратились. Ближайшие родственники Эдуарда, доставя местному начальству верные доказательства о его смерти, вступили во владение всего его имущества. Поговаривали, правда, кой-где в уголках потихоньку, и то, крестясь и со страхом оглядываясь по сторонам, что будто бы смерть его была ужасна, сверхъестественна, что в последнюю минуту он явственно услышал вой Мограби и умер, проклиная Рейнгофа и его подарок — портрет Мариолы.
Приложение
В. Белинский
Ярчук
Собака-духовидец
Ярчук собака-духовидец. Сочин. Александрова (Дуровой). В двух частях. С.-Петербург. 1840. В тип. Императорской Российской академии. В 12-ю д. л. В 1-й части — 149; во II-й —161 стр.
Г-н Александров, видно, решился дарить нам каждый месяц по большой повести. Доброе дело! а то, право, нечего читать. На этот раз г. Александров вводит своих читателей в мир фантастического, мир сколько обаятельный, столько и опасный — истинный подводный камень для всякого таланта, даже для всякого немецкого поэта, если он не Гофман. Правы ли мы — судите сами. Дело вот в чем.
В конце XVII столетия, не знаем, где именно, только не в России, человек пять студентов решились погулять за городом. Беспрестанно представлявшиеся им то там, то здесь кладбища навели на них уныние и возбудили охоту рассказывать друг другу страшные истории. Эдуард начал рассказывать историю своей собаки Мограби. Этот Мограби — ярчук, то есть собака-духовидец, — качество, свойственное всякой черной собаке, мать которой вся черная и родилась тоже от черной собаки, и так до восьми включительно: девятая непременно — ярчук. Мограби хотели убить служители, но Эдуард выпросил ему жизнь у своего отца, еще бывши ребенком. Скоро Мограби навел ужас на весь дом несколькими доказательствами своей страшной способности видеть духов. Однажды к ним приехал богемский барон, бледный молодой человек с угасшими глазами. Мограби обнаружил фантастический ужас от его присутствия, а барон, узнав способности этой собаки, упал в обморок, — и больше его не видели. Ставши студентом, Эдуард бродил с своим Мограби по Богемии и однажды ночью заплутался в диком лесу. Мограби обнаружил признаки духовиден и я и тащил его за платье в сторону, противную той, куда он направлялся. Вдруг он встречает барона Рейнгофа, который, пригласив его к себе в замок, тотчас же удаляется. Они знакомятся, и барон признается Эдуарду, что он влюблен в дьявола, который явился ему в долине его замка, в полночь, во время полнолуния, в виде женщины, с черными, как смоль, волосами и синими белками глаз, окруженной толпою дьяволов с длинными руками и железными когтями; что он давно подозревает, будто этот дьявол невидимо следит за ним, и что ужас, обнаруживаемый в его присутствии Мограби, совершенно удостоверил его в сей ужасной истине. К этому присовокупил он, что еще с детства был влюблен в женщину с черными волосами и синими белками глаз, увидев дома ее портрет, и, в заключение, требовал у Эдуарда помощи, чтоб отделаться от адского призрака. Для этого он просил его сходить в заколдованную долину в полночь полнолуния, с Мограби, чтобы убедиться, — явление духов было истинно или это призрак его расстроенного воображения. Эдуард насильно притащил с собою Мограби, надев на него намордник, и в самую полночь действительно увидел чертей. Мограби лишился чувств; только сильно пахучими ароматическими травами Эдуард привел его в чувство и, проклиная барона, уехал, не повидавшись с ним, а Мограби с тех пор начал чахнуть.
Когда Эдуард кончил таким образом свой рассказ, вдруг увидел едущего к ним барона Рейнгофа, но уже не бледного, а цветущего здоровьем, и за ним — Мограби, тоже здорового и скачущего повыше леса стоячего, пониже облака ходячего, тогда как, за минуту назад, он едва ползал. Барон присоединяется к честной компании и, узнав о предмете разговора, начинает доканчивать свою историю, из которой читатель узнаёт, что в заколдованной долине чертей не бывало, а являлось в полнолуние двенадцать старых цыганок, чтоб собирать травы, только в этом месте растущие; из этих трав они составляли сильный яд, которым если помазать темя, то человек мгновенно лишался ума, — и еще такое снадобье, от малейшей дозы которого в человеке исчезал всякий недуг, способности его утончались, веку прибавлялось по малой мере вдвое. Проклятые цыгане жили неподалеку в овраге и там варили свои дьявольские снадобья, которыми производили огромный торг, наживая горы золота. У них была девушка-сиротка, из цыганок же, с черными волосами и синими белками глаз, которую они насильно приставили к адской лаборатории. Барон, увидев в первый раз чертей, влюбился в Мариолу, ибо узнал в ней свой идеал. Когда Эдуард ушел с Мограби, барон сделался болен от мысли, что вовлек другого в несчастие и погубил чудесную собаку. В припадке бешенства, бросился он в лес и прыгнул в пропасть оврага. Если кто открывал убежище цыган, то они натирали ему голову ядом, чтобы лишить ума: это они сделали и с бароном; но Мариола предварительно натерла его голову благотворным снадобьем. Он освободил ее из подземелья и женился на ней, а старых цыганок с цыганом, захватив посредством солдат, предал суду. Все это у автора длинно, растянуто, многословно; события представляют собою какую-то путаницу разных невероятностей, лишенных всякой занимательности.