Знал Иосия того вкладчика, застал у него Георгия. Закрылись в гостевой комнате настороженно, словно чувствовали, что не разойдутся полюбовно.
Иосия, едва отдышался с дороги или от подступившего волнения, сразу и осудил:
— Зачем же ты со своим худоумием в Синодальную побёг, а?!
Георгий тряс — тоже, знать, от волнения, своей кудрявой бородкой, тонкими казанками пальцев правой ладони пристукивал по столешнице.
— Ты духовным отцом моим назвался, а палец о палец не ударил, чтобы спроворить мне указ о пострижении в монашеский чин. Всё-то жданками кормил. Теперь вот я Иоанна озаботил. Ну, а в Синодальную… Думал, что там умные бороды — послушают, да и простят мне мои прегрешения, отпустят в Саров. Испугались они — розыск начали и теперь, теперь не знаю, что и будет…
Иосия надвинулся через стол на Георгия.
— Лишков наговорил?! Ах, ты простец несчастный! Забыл, что я твой духовный отец… Ты ведь там и на меня наплёл…
Иосия тяжёло осел на стул и дикими глазами смотрел на Георгия. Тот чему-то своему улыбался.
— Отныне ухожу из-под твоего начала… И ты на меня не ори! Я в дворянах ходил! — Георгий резко встал, запахнул шубу и пошёл к двери. — Прощевай!
Схватился за шапку и Иосия. Почти взмолился:
— Ка-ак не мой сын? Не презорствуй, не поднимай во мне зла… Постой, потолкуем, надо нам столковаться!
— Не-еча мне! — Георгий рванул дверь.
Иосия опешил. В голову ударило злое: если он мне в лицо такое… Жалкая душонка, да он в Синодальной столько нагородил… Уже на улице, почти не помня себя, в иступлении, крикнул:
— Слово и де-ело!!![61]
Тут же, будто и впрямь из под-земли, выросли дюжие слуги царские. Один упёрся в грудь Иосии стылой рукавицей.
— На кого указуешь?
Иосия махнул рукой.
— Вона-а от железной калитки монах пошёл…
Георгия схватили. Он не сопротивлялся, не удивился тому, что схвачен.
Один из служивых, тот что постарше, покачал головой.
— Тю-ю… И чево вы, монахи, не поделили — копейку нищенскую… Одумайтесь!
А младший почти радостно закричал:
— Тамо разберутся скоро! — и блажно, на всю улицу заорал: — Сторони-ись!..
Встречные шарахались, прятались в подворотни. Мёрзло скрипели зимние калитки и двери…
— Ты начально в Синодальную нас, — попросил Иосия старшего.
— Дело-то государево… В Тайную!
— Государево… — тяжёло вздохнул Иосия, лицо его мертвенно побледнело. — Успеешь сволочь в Тайную…
— Только из почитания твоего чина. Игумен, говоришь?
— Игумен Берлюковской…
— Ладно!
В Синодальной конторе держали недолго — дали знать Тайной канцелярии. Оттуда скоро пришло грозное повеление: доставить монахов под крепким караулом!
…Поскольку в Синодальной конторе имелся донос Георгия, а к нему добавился ещё и донос Иосии, и поскольку обе бумаги прочитали скоро, то ведающий московским отделением Тайной С. А. Салтыков немедля направил в Саровскую пустынь солдата для взятия крамольных бумаг, о которых письменно объявил Георгий.
Так началось дело саровских и берлюковских монахов.
Прибежал со двора послушник и едва ли не с порога сполошно закричал:
— Солдат из Москвы штафет привёз. А теперь Дорофея зудит!
Иоанн недомогал: сильно простудился — много ли старому надо! Пахнуло не тем ветерком не в тот бок и вот майся. Разняла хворь: лежал в жару, сухо покашливая, с трудом отозвался:
— Солдат так солдат… Ты кваску принеси — горит нутро. И вот что: сбегай на поварню, пусть солдатику добрый обед сготовят.
Служивый пришёл с Дорофеем. Пронырливые глаза солдата жадно шарили по жилью Иоанна. Он тут же вытащил из-за пазухи плотную бумагу и бойко начал читать. Присано было в Тайной канцелярии. Повелевалось под страхом наказания не чинить препятствий посланцу в досмотре бумаг пустыни.
Опечаленный Дорофей с грустью смотрел на своего первоначальника, ждал слова.
— Ты, Дорофеюшка, покажь всё, до чево глаз посланца дотянется, а меня — увольте, невмоготу.
Дорофей с солдатом ушли.
«Вот сразу и наследил тут, — вздыхая, подумал Иоанн, глядя на лужицу снеговой воды у передней лавки. — Кабы так с нынешним делом: приехал — уехал и всё, и одно только воспоминание. Ан нет, как ещё в душах наследит! А как ждёт та верёвочка, то осело… обратают да и поведут подъяремного».
Бумаг у игумена Дорофея скопилось ещё мало, и досмотр их не отнял у солдата много времени. Дорофей отправил к Иоанну своего послуха, и тот опять с порога едва не прокричал:
— Георгия с Иосией под крепкий караул взяли. В Тайной они, в Тайной!
61
«Слово и дело!» — фраза, за которой следовал арест того, на кого показывал доносчик, фискал. Во времена Петра I за оскорбление «царского достоинства» или за нелестный отзыв о его деятельности следовала смертная кара. Наказание неотвратимо падало и на того, кто знал виновного и вовремя не доносил на него. «Слово и дело» оставалось в силе и во времена Анны Иоанновны.