Иоанн отмолчался. Махнул рукой, отпустил послуха, повернулся на постели — борода упёрлась в тёплую сосновую гладь стены. С горечью думалось: вот и прикатила беда — открывай ворота. Поволокут в Тайную и других… И вытянут из них, что было и не было. А что за ним самим? Да ничего осудного, кроме жадности познания, тяги к постижению любомудрия.
Вместе со всем русским учёным монашеством и священством Иоанн вполне разделял взгляды архиепископа Тверского и Кашинского Феофилакта Лопатинского[62] и архимандрита Псковского Печерского монастыря Маркела Родышевского,[63] бывшего архиепископа Рязанского и местоблюстителя Патриаршего престола Стефана Яворского, написавшего мудрый трактат «Камень веры» противу лютеран… Эти и другие мужи церкви крепко стояли за чистоту православия в России, смело изобличали его явных и тайных противников.
Прибывший солдат с обыском разом поднял в Иоанне давно жившее в нём уже непреходящей болью. Возмущалось нутро: тяжкие времена! Дожили! Не лезут же православные в Европу, в дела других церквей, а на Русь едва ли не с времён Владимира-красно солнышко под разными личинами, а то прямо, нагло, как при Лжедмитрии в Смутное время, прут, чтобы уязвить главную скрепу народа. Вольготно стало иноверцам при Петре Алексеевиче. Вице-президент Святейшего Синода, это бывший католик Феофан Прокопович, так и этак рушит устоявшееся в делах церковных и монашеском быту. Обличил его Маркел Родышевский, что написал книгу «Житие Новгородского архиепископа — еретика Феофана Прокоповича». Маркел служил рядом с Феофаном — нагляделся, наслушался, понял: архиепископ скатился к протестантству. А царь ему благоволил, поставил главой «Ученой дружины…» И вот попираются стяги православия! Коломенский архирей Игнатий, Воронежский — Лев, Ростовский — Георгий отторгнуты от мирян, в опале — сосланы. Феофилакт Лопатинский, лишённый высокого сана, пытан на дыбе и заточен в Выборгскую крепость. Прокопович со своими немцами упрятал Маркела Родышевского в Кирилло-Белозёрский монастырь, а за чтение книги его грозят суровыми карами.
Как велика наглость чужаков! Только и слышно о русском пастыре: суевер, ханжа, лицемер, ни к чему не годный… Сим и царю голову заморочили. Так, просвещали бы шибко учёные, налетные, ан не-ет… Сколько благочестивых, верных православию пастырей заточили в смрадные узилища, в темницах морили голодом, пытали, да и теперь мытарят как хотят. Дошло ведь до того, что и в московских соборах не хватает священников!
Заговорился, забылся, лежа на своей рогознице Иоанн…
А солдат-доглядчик-то тут, в пустыни. Затмила хворь редкую осторожность первоначальника, а чтобы встать да кое-что убрать с полки…
Он отвернулся от стены, было задремал, но по крыльцу послышались знакомые легкие шаги.
Послушник осторожно спросил от порога:
— Авва, солдат приказует открыть церковь, а Дорофей противится…
— Велю открыть. Чево это солдатика в храм Божий повело?
— Кто знает! Неиствует на паперти…
— Отчините двери, может, устыдится воин.
Знал расторопный служивый где и что искать. Давно у фискалов на службе, а потом с крепким наказом из Тайной в Саров погнали.
— Зови двух долгогривых с топорами! — солдат едва в спину не толкал Дорофея. — Борзо, борзо!
Дорофей послал за монахами, те пришли скоро.
— Саблю оставь в притворе!
Служивый было вызверился взглядом, но отстегнул оружие.
В скудном свете серенького зимнего денька московский посланец вскинул руку.
— В алтарь!
— Да ты что-о… — Дорофей заступил полосу домотканого цветного половика, что тянулся на амвон.
— Пусти!
Вошли в алтарь. Солдат весело покрикивал:
— Поднимай пол! Вот тут, у стены… Сем-ка, давай!
Монахи подняли широкие половицы, и солдат сразу ринулся к левой стене — там, внизу, на сухой земле, оказывается, лежала прикрытая чистой рогожей липовая дуплянка.
— Полным-полна! — открыто возликовал солдат, постукивая казанками пальцев по сухому дереву. — Ну, дуплянка-мордовска поселянка… Ты-то нам и надобна…
Дорофей стоял с опущенными глазами, не знал, что и сказать. Не ведал он об этой упрятке. Ну, Иосия…
— Сии бумаги — противность велия! Сам прятал, рожа жженая?
Вышли из церкви. Густо пуржил снег, залеплял стоящие фигуры монахов у своих келий.
— Ты мне еще надобен! — веселел голосом солдат и почти игриво подталкивал Дорофея. — Пошли к старцу!
— Наш Иоанн в ангельском чине, — поднял голос Дорофей.
— Вот бы и жил по-ангельски! — рокотал позади Дорофея служивый. — А то смотри: крамола у нево в монастыре. И где прячете — в храме святом!
62
Феофилакт (Лопатинский). Архиепископ Тверской и Кашинский.
В 1728 году, уже после смерти Петра I, возможному кандидату в патриархи — Феофилакту, человеку ученому, поручили издать книгу Стефана Яворского «Камень веры». Книга затем выходила в 1729 и в 1730 годах.
Против издания резко выступили протестанты зарубежья и те, что жили в России. «Немецкая партия» при Анне Иоанновне запретила книгу Яворского, а Феофилакта пытали на дыбе и заточили в замок Герман в Выборге.
После смерти Анны Иоанновны Елизавета Петровна сняла со страдальца железы и спросила: «Узнал ли ты меня?» «Ты — искра Петра Великого», — отвечал старец. Замученный пыткой, разбитый параличом, он вскоре после декабря 1740 года умер.
Феофилакт — автор полемических работ «Апокризис и возражения на письмо Буддея» и «О лютеранской и кальвинской ереси» и др.
63
Маркел (Родышевский), Псковский митрополит.
Начально разделял взгляды западника Феофана Прокоповича, но после резко отмежевался от него и написал разоблачительную книгу «Житие Новгородского архиепископа Феофана Прокоповича» (1731), которая раскрывала не только протестантские взгляды Прокоповича, но и неблагочестивую личную жизнь Феофана. Родышевский — автор и рукописной книги «О монашестве», которая имела большое хождение в церковных кругах России.
Прокопович донес на Маркела в Тайную канцелярию, и на сторонника православия обрушилось суровое наказание. Книга была строжайше запрещена, автор же сослан в Кирилло-Белозерский монастырь.