Северное, нижегородское Поволжье издавна прослыло на Руси вожатыми ученых медведей. Веселый промысел обжился в Сергачской округе, одно время являлся едва ли не для большинства тамошних мужиков основным занятием. Здешнюю выучку медведей неизменно хвалили.
Обычно выход на промысел из родных мест начинался с августа и длился до Петрова, а то и до Ильина дня следующего года. Медвежатники уходили на заработки далеко — дорога приводила их до отдаленных городов, даже до Польши.
… Игумен Тихон выслушал сбивчивую просьбу Иоанна и неожиданно помолодел своими усталыми стариковскими глазами.
— Ах, чады мои! Как падки вы на мирские соблазны… Мне бы вас остужать в праздных желаниях, а я потаковничаю, прости Господи. Ступайте! И аз, грешный, когда-то вот также дивовался на хожатова с медведем, хоша царь Алексей Михайлович отдал крепкий указ, чтоб в городах и уездах никакова шумства и верчения бесовскова… Кто же станет ослушником, — упреждал царь, — тово ждет жесточь государская. А-а! Распустил язык с вами… Идите, чево носы повесили? Филаретушка-то, вижу, инда взмок. Чадца мои, монаси-и… власы для прилику подберите…
— Так, нынеча впервой, святой отец! К нам, в Темников, медвежатники не заходят, не упомню… — признавался Филарет.
Хозяин зверя шел обратно в свои сергачские пределы. Почитай, долгий год вдали от дома, радовался мужик скорой явке к родному семейству и потому в последние дни радостен, шумен и скор в представлениях.
Сенная площадь — она в Арзамасе вне крепости, близ моста через Тешу, гомонила больше обычного.
Алексей Михайлович — всея Руси самодержец, почил в 1676 году, и строгий указ его стал забываться, да и как народ оградить от самородного! Скоморошества и прочих веселых уличных затей точно поубавилось, но любимая в миру медвежья потеха оставалась.
Ходебщику прибытка ради хотелось показать своего медведя в деле на главной площади, но — базарный день! Да и протопоп Воскресенского собора не дозволил бы осудительного, как-никак, действа. Вот и пришлось охочим до зрелищ бежать в нижнюю часть города.
Прытко, едва ли не резвой рысцой, молоденькие иноки ринулись за посадскими, не сразу, но протолкались к стене длинного сенного сарая. Лежали тут запасенные бревнышки, удалось встать на них, чуток подняться над живым пестрым полукружьем из мужиков, любопытствующих молодок, говорливых парней и вездесущей ребятни. Заметил Иоанн, что подивиться на ученого зверя дружно пришли кузнецы-силачи…
Вожатый вывел из ворот ближнего к сараю дома медведя, повел его кругом, и толпа, ахнув, разом отпрянула от сарая, дала сергачским гостям простора.
Рослый мужик с яркой рыжей бородой и веснушчатым лицом одет в потертый, но чистый армяк, перехваченный в поясе широким кожаным ремнем с частым набором блестящих медных бляшек. В ремень этот вшито кольцо, довольно длинная цепь от него тянулась к медведю, к железному ошейнику. В правой руке медвежатник держал увесистую орясину, а левой постоянно подергивал цепь — давал знак зверю к действу.
Медведь оказался не так уж и большим и вовсе не страховидным, только маленькие круглые глазки его с красноватыми белками посверкивали сердито. Он натужно сопел и поначалу противился хозяину. Подобрел зверь после того, как на легком косолапом бегу сглотнул что-то лакомое от мужика.
Ходебщик торопил — разминал медведя. Весело покрикивал:
— А ну, Мишенька-дружок, так и этак повернись, арзамасцам покажись!
Медведь задержался, вскинул вверх лапы, шагнул к толпе, рыкнул — показал спиленные зубы и начал неуклюже кланяться, хватал себя лапами за вислые бока.
Толпа не сдержалась, ответила шумной похвалой.
И тут откуда-то из-за спины мужика вынырнул пёстро одетый парнишка с бубном на ремне, застучал по сухой коже крепкими палочками.
Вожатый опять дернул блестящую цепь, насторожил медведя, закричал высоким сипловатым голосом:
— Покланяйся, покланяйся, Михайло, честному народу. Подходите богатые-тароватые, зрите посадские — люди хватские, красны девицы, сударушки-молодицы… А ты, Мишенька, не озирайся назад, народ не зря похотел собраться, на тебя, умника, полюбоваться…
Медведь, слегка взбодренный орясиной, и в самом деле заважничал, вскинул голову, а потом церемонно, поясно поклонился.
Иоанн с Филаретом и не заметили, как пособник ходебщика, оставив бубен в сторонке, вытащил из заплечной торбы широкий мешок, просунул в него голову и явился арзамасцам «козой»: козья морда у него на голове с бородой из разноцветных лоскутков, а деревянные рога, закрепленные на деревянном бруске, малый держал в руках.