— Безмолвия, одиночества ищу… — тотчас загородился словом Иоанн.
Мелания не отступала:
— Есть у нас, в Заволжье, пустынники, да говорят крикливо, чёрство.
— Желательно бы послушать и ваших старцев, однако не ведаю как сыскать их. Бог даст — свидимся!
Мелании сделалось весело, да и чернички заулыбались.
— Будем ждать тово часа! Залучим тебя, коли потшися придти в нашу обитель, проводим к наставникам. Приезжай к Макарью на ярмонку, тамо всё и узнашь…
Уже после насторожило Иоанна это его скорое согласие на встречу с заволжскими скитниками. Подумалось: а не прелесть ли это вражья? Он не знал, что и ответить себе. Он забыл на ту минуту, что как ясно виден город на горе, так и праведник, стоящий на высоте добродетелей, не может долго утаиваться от тех людей, кто ищет духовных высот. Праведника найдут в пустынях, в горах, вертепах и пропастных местах и позовут к высокому служению. Ибо свет везде светит и тьма не объемлет его, куда бы рука Божия ни поставила светильник.
… У хозяина в доме, на полатях, он долго не мог заснуть. Похрапывал в горнице мужик, шуршали в запечье тараканы, а на улице испуганно крякали от крепкого мороза углы старого дома.
Иоанн все ещё думал о пришлых черничках, ловил себя на мысли, что ему хочется пойти в Заволжье.
Онисим обрадовался приходу Иоанна. В рабочей избе мельник сухо покашлял и разговорился:
— Сильно ты качнул раскольника, так озадачил, что он у меня поутих. Принялся и я звать ево в нашу сторону, одначе упирается быком. Уж я и так, и сяк — кружались, кружались… Скажи, волос у противца долог, а ум короток. Махнул я рукой, да и в отступ. Не дано мне слова по темноте моей!
— Абы сердце доброе! Правду дано говорить всякому. В таком деле лучше лаской, чем таской. Терпением всё победиши.
Мельник соглашался. Вспомнил:
— Ступай в денник, он тамо сено отметыват — беседовайте, приводи ево к церкви.
Иоанн нашёл Корелина возле саней с сеном. Тот перекидывал душистый сухмень под дворовой навес.
Мужик не выказал радости встречи, но и неприязни тоже не оказал на своем тёмном иконном лице.
— Дай-кося вилы и мне — размяться охота!
— А потревожь, монах, косточки. А вилы эвонде стоят, под навесом.
Иоанн сбросил шубу и начал ворочать троерогими вилам так, что у раскольника полый рот задеревенел.
— Эк ты, паря, силён, — протянул он, вытирая потное лицо рукавом армяка.
— Да и ты в силах, из десятка не выкинешь. Навильник за навильником…
— Мы — свышные… Но и ты не забыл!
Кончили отметывать скоро, Корелин напоил выстоявшихся лошадей, задал им корму, и они пошли в рабочую избу.
Иоанн ожидал, что заволжский скитник будет, как и в прошлый раз задирист, неуступчив в слове, минутно даже злобен, но похоже мужик ждал его с иным: услужливо подал квасу из логушка и присел под окошком явно в ожидании разговора. В полосе полуденного солнца золотом просвечивала его негустая чистая борода.
— Качать пришёл, монах?
И вдруг Корелин начал задавать вопросы:
— О церкви ты мне в прошлый раз втолковал изрядно, и согласен: где Бог, там и церковь, где церковь, там и Бог. Ну, а церковь не без священника… Ныне жду слова о имени Исусовом.
Иоанн сидел у другого окна, полный желания говорить и говорить.
— Что же тя смущает, брат. Понеже имя оное с добавленною литерой у нас изображается, так это ведь схоже с греческим, да и с еврейским переводом Писания. На греческом от многих толковников и всех апостолов так показано при написании. Без всякой перемены мы и пишем. Вот она, главизна: книга Григория Богослова писана за пятьсот лет, а в ней начертается: Исус с титлом! Евангелие, печатное при Иове — патриархе московском, в зачале апостола Матфея опять же напечатано «Иисус Христово Рождество сице бе». А в беседах апостольских евреям в главе одиннадцатой Святой Златоуст о том же глаголет… Перстный человек,[21] ты ж умудрен в чтении — загляни в книги.
— Так ведь Златоуста читал, читал и Евангелие от Матфея, теперь припоминаю!
— То-то же! А ты смущался. Истинное призабыл, а неумудренных своих крикунов праздных слова помнишь…
После молчания как-то робко Корелин обронил:
— Сложение перстов у вас и у нас разнится…
Иоанн ждал этого вопроса — о нехитром пытал раскольник.
— Трехперстие — щепоть по-вашему. Но трехперстия, знамения крестного требует само почитание. Трехперстным сложением изображаем мы Святую Троицу в единстве, в единстве! Ну, а какими перстами то лучше изобразить, как не первыми. Первое лицо в Троице лучше образовать первым перстом, второе — вторым, нежели, скажем, четвертым, а третье — третьим…